Что же касается истории о нашем мифическом романе с Титовым, то она, наверное, надоела не только мне, но и Герману Степановичу. И подтверждение этому — наша вторая встреча, еще более мимолетная. С Володей Шишкиным и моим концертмейстером Анной Левиной мы должны были выступать в каком-то концерте в знаменитом зале Политехнического музея. Приехали туда, поднимаемся по лестнице, и вдруг я вижу, что навстречу спускается невысокого роста человек с очень знакомым лицом. Да это же сам Титов! Видимо, от неловкости или оттого, что нам обоим осточертела эта сплетня, но мы даже не поздоровались — каждый пошел своей дорогой: я — на концерт, а Титов — к выходу.
Я сказала Шишкину: «Володя! Смотри, вон Титов пошел». — «Где? Как? Этот невысокий парень — Титов? И это за него тебя просватали?!» Внешне Титов действительно не бросался в глаза — ведь тогда при отборе в космонавты были ограничения по росту и весу, чтобы можно было разместиться в тесной кабине космического корабля. Зато потом Герман Степанович стал видным, очень представительным генералом…
Из космонавтов более-менее близко я была знакома с Павлом Романовичем Поповичем, потому что Космонавт был любителем оперетты и часто бывал в нашем театр Очень веселый, общительный, он приходил к нам за кулисы, вел себя просто, со всеми разговаривал, шутил — в общем, был в театре своим человеком.
Еще одно из воспоминаний, связанных с космической темой. Были мы с группой наших актеров на гастролях и оказались в каком-то из городов неподалеку от знаменитого Байконура. Отыграли свой концерт, вернулись в гостиницу и собрались все, а было нас человек шесть-семь, у меня в номере поужинать. Вдруг раздался стук в дверь. Я крикнула: «Войдите!»
Дверь открылась, и, прежде чем мы смогли рассмотреть, кто же там за ней, на середину комнаты полетела целая копна цветов, степных тюльпанов, буквально заваливших мой небольшой номер. А потом уже вошли двое военных. Один — высокий красавец генерал, похожий на молодого Рокоссовского, другой — полковник, пониже ростом, тоже привлекательный, с очень интеллигентным лицом. Слышу: «Татьяна Ивановна! Разрешите? Ну хоть пятнадцать минут можно посидеть с вами?» Оказалось, что мои гости приехали прямо с Байконура, где в степях и собрали эту груду цветов.
Конечно, я пригласила их присоединиться к нашей компании. Они пристроились к небольшому столику, до стали какую-то бутылку, налили из нее в рюмочки… Вообще-то я не пью, но тут после столь эффектного появление моих гостей отказываться было как-то неудобно. Чтобы не обижать их, я взяла свою рюмочку, сделала глоток и… Боже, что со мной началось! Чувствую, что сейчас тут же и умру среди этих цветов, так что и венков никаких не потребуется…
Военные ведь не предупредили меня, что́ именно они налили в рюмку. Наверное, подумали, что раз артистка, то привычная ко всему. А я… Знала бы — ни за что бы не стала даже пробовать. В общем, гости мои испугались не на шутку. Один из них бросился ко мне, стал трясти:
— Татьяна Ивановна! Что с вами?
Едва отдышавшись, я спросила его:
— Что это такое было?
— Как что? Да обыкновенный спирт. — Он сказал это таким тоном, словно произнес слово «вода».
— Да как же так можно? Не предупредив…
— А вы что же, никогда его не пили?
— Да я и водку-то не пью…
Такая вот веселая космическая история…
В апреле 1960 года к нам в страну приезжали на гастроли американские артисты со спектаклем «Май фер леди». За рубежом был уже очень популярен мюзикл, а Москва (вслед за нею Ленинград и Киев) увидела такое впервые. Естественно, что интерес к выступлениям американцев был большой. Давали они свой спектакль на сцене Центрального театра Советской Армии, где очень вместительный зал.
Американских артистов и их «Май фер леди» ждали — мы были уже наслышаны, что есть такой мюзикл Ф. Лоу по пьесе Бернарда Шоу «Пигмалион». Незадолго до этого, в сентябре 1959 года, когда готовился визит Н. С. Хрущева в США, туда чуть ли не впервые выехала в качестве туристов группа наших известных людей, более половины которых были деятели искусства. Входил в нее и В. А. Канделаки. В Нью-Йорке, на Бродвее они увидели спектакль «Май фер леди». Видимо, кто-то из этой группы и подал потом идею пригласить артистов приехать к нам и выступить перед советской публикой…
Конечно, я побывала на спектакле американцев. О впечатлении говорить излишне — прекрасная музыка Лоу, замечательная игра артистов… Особенно великолепны были Эдуард Мулхайр в роли профессора Хиггинса и Чарлз Виктор в роли Альфреда Дулитла. Я сидела в зале, наслаждалась музыкой, игрой и думать тогда не думала, что через какое-то время сама буду играть роль Элизы.
До этого я видела ее только в драматическом спектакле — в Малом театре в «Пигмалионе» великолепно играла Дарья Васильевна Зеркалова. Правда, я была тогда совсем молоденькой и оценить по-настоящему игру Зеркаловой не могла. Помню только, что мне казался странным ее хрипловатый голос, да и красивой она не была. Еще неопытная, я воспринимала тогда мир скорее по внешним проявлениям, и мне больше понравился барственный Константин Александрович Зубов — Хиггинс. Но потом я много раз слышала и от коллег Зеркаловой, и просто от любителей театра, что играла она гениально. Говорила мне об этом и Татьяна Митрофановна Анненкова-Якушенко. Больше видеть Зеркалову в роли Элизы мне не довелось — актриса через какое-то время умерла. Смотрела я в Малом театре знаменитый спектакль уже с Констанцией Роек в главной роли…
После успеха гастролей американской труппы мюзиклом «Моя прекрасная леди» увлеклись у нас в разных театрах. Его ставили, кажется, в Свердловске, в Ленинграде; знаю, что в Одессе Элизу великолепно играла темпераментная Людмила Сатосова.
В нашем театре к постановке «Леди» приступили в 1964 году и пригласили для этого обожаемого мною Сергея Львовича Штейна, с которым нам всегда так хорошо работалось. Атмосфера во время подготовки «Леди» была такая же замечательная, как и в те дни, когда мы готовили с ним «Поцелуй Чаниты». Репетиции доставляли мне радость. Со Штейном и не могло быть иначе — он очень любил актеров. А нас увлекала его фантазия. Почти все, что Сергей Львович предлагал нам, было окрашено у него юмором, настоящим, тонким, с интеллигентным подтекстом — не таким, как теперешний, в лоб, с непременной пошлинкой, порой даже с откровенной сальностью, этаким юмором «на потребу».
Но вскоре в театре появился новый художественный руководитель, которому многое в театре не понравилось. Штейна, по сути дела, отстранили, и новый режиссер начал вводить в постановку свои мизансцены, делать свои замечания…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
