Окончив очередную волчью войну победой, артельный атаман Нахуша первым делом провёл ревизию кормов и прикинул сколько до весны требуется оставить в стадах голов, чтоб не попадало до первых трав с голода. Избыток поголовья, что запасался с осени и для волков в том числе, шёл под нож или на продажу. Эта зима проходила вполне удачно для его рода и их охотничьих загонов. Нахуша ещё с начала зимы расчётливо и регулярно подбрасывал волчьим рейдовым группам, крутившимся со всех сторон с завидным постоянством, мелкие подачки, не давая им совсем озвереть с голоду, но и лишая их возможности собираться в стаи и резать большие стада. Пару раз артельные мужики сами ходили в атаку и в засадах практически уничтожили пару крупных семей, не весь откуда забежавших в их края. Поэтому к Волчьим Свадьбам в баймаке мяса было завались. А вот ближним соседям, что сверху по реке, повезло меньше. Пару волчьих атак они пропустили. Хоть волков в обоих случаях перебили, но двух мужиков зверь порвал и стада порезал основательно. Да, не всем с волками везло.
На Волчьей седмице, как раз и начинались обмены да торги, меж родами, у кого что есть. У кого скота и мяса было в избытке, а у кого только девки на обмен и остались. На эти дни в Зорькин баймак гости отовсюду наехали. Три делегации речников, притом от ближнего баймака приехал сам атаман, собственной персоной и одна делегация от аров. Зорька догадывалась, да и бабы меж собой судачили, что невест Нахуша ни покупать, ни продавать не будет. Хоть Дануха, мама его, говорят и заикалась, мол хоть одну невестушку в бабняк для молодой крови прикупить было бы не плохо, но сынок её атаман артельный пресёк бабьи разговоры сразу, на корню, отдавая скот соседу лишь за золото, приговаривая: «Ни чё. Пусть лучше свою кубышку потрясёт.» Дануху понять было можно. Каждая большуха бабняка была заинтересована в новом бесправном «мясе». Надо ж было бабам на ком-то отрываться, пар спускать. Да хоть с такими понятиями, как «генетика», народ тогда знаком не был, но по более сегодняшних учёных разбирались в смешении кровей для здорового потомства. Да, в крови разбирались и с кем попадя не смыкались и не скрещивались. С другой стороны, чем больше бабняк, тем круче статус и легче жизнь всему роду. Очень часто у равноправных соседей просто шёл обмен невеста на невесту без довеска мясом, шкурой и живого поголовья. Соседи, конечно, они соседи, люди близкие, почти родные, но всё же главными покупателями были заезжие арья. Притом, как ары, так и иры, говорят когда-то заглядывали, а ведь те вообще живут в другой стороне и бабы сказывали, уж больно далеко где-то. Хотя на Зорькиной памяти иров она не припоминала. А вот ары постоянно заглядывали к ним в баймак на Гостевой седмице[87]. Именно тогда-то и шли торги, да договоры. Этим можно было продать ту же невесту за то, что у соседа и отродясь не было. А именно за «продукцию высоких технологий» — медные орудия труда и быта, самые различные украшения, в том числе и из золота. Атаманам, всем без исключения это было более по душе, чем соседские мены. Кроме того, ары скупали мясо, шкуры, как загонного стада, так и зверя, добытого охотой в лесу. Заготовки грибов, ягод, мёда. Брали рыбу и скот живьём и многое другое.
На этой седмице проходил самый противный для девок ритуал — невестование, с обязательным банными атрибутами. Баня невесты, обрядное действо, к помывке никакого отношения не имеющий. Дрова возили из трёх разных лесов, воду таскали из трёх разных источников, веник вязали с трёх разных берёз. Это мероприятие было не только противным по своей сути, но и слезливо грустным, как похоронное. Одно слово — прощание. Хоть Зорька и оставалась при родном бабняке, но всё же они с мамой наревелись тогда до опухших глаз под утро. Весь бабняк собирался у будущей невесты, и она просила благого слова «на прощание» у матёрой большухи. Несмотря на то, что Зорька никуда на сторону не собиралась, традиции всё равно предписывали прохождения этого обряда в полном объёме. После получения благословения, Зорьке накинули на голову нарядно вышитую тряпку, чем-то напоминающую платок, и она превращалась в невесту. Так как самостоятельно она под этим покрывалом на голове ходить не могла, ничего перед собой не видя, её водили за руку, как слепую, как будто ничего не ведающую. Молодуха должна была упираться и реветь. С упиранием у Зорьки получалось без труда, а вот реветь, как-то не очень. Выходило явно не естественно, наиграно. Так как с упорством она даже перестаралась, то бабам пришлось таскать её аж за обе руки, за одну у них не получалось. Первым делом её потащили по всему баймаку. Зорька ничего не видела, кроме своих ног и мало что слышала, из-за того, что ей приходилось реветь в голос, но она отчётливо вычленила из бабьего гомона, противный, слащавый голос Данавы. Этот «немужик» в бабьих рубахах, был тут как тут. Его тонкий, раздражающий и вместе с тем напыщенно-надменный голос ни с кем не перепутаешь. Она знала, что это скоморошное таскание невесты из собственного кута через весь баймак в их собственную баню, возглавлял никто иной, как родовой колдун Данава. Вот если бы её продавали на сторону, то колдун бы был из того рода, куда продавали. Если бы её покупал арья, то вёл бы в баню самолично. Данава постоянно лебезил что-то своим мерзким голоском, постоянно кого-то пугая, «кышкая» по сторонам, как будто он и впрямь мог кого-то напугать. К тому же Зорька точно знала, что в это время практически вся нежить и полужить спит и кого там гонял Данава, было абсолютно непонятно. Единственно кого следовало по-настоящему бояться в это время, так это волка оборотня — волкодлака[88]. Страшилок и пугалок по этому поводу было среди девок предостаточно и что самое интересное все девки верили в эту чушь безоговорочно. А как не поверишь? Ведь именно в это время у зверя шёл гон, и волк отчаянно искал себе пару. Не найдя себе волчицу на своих волчьих торгах, обезумев от желания, кидался к нежити на поклон и оборачиваясь мужиком, шёл к людям на девичьи торги. Купит такой волкодлак себе невесту, притащит её в лес, раскорячит меж сугробов, обернувшись обратно в зверя, вцепится зубищами девке в загривок и ну её обихаживать. А сам рычит, кусает, кровь девичью пускает. От этого он ещё больше возбуждается. И борются в нём два желания и еть[89] охота и съесть охота. А как дело своё похотливое закончит, так невеста к тому времени и уж не живая совсем. Кровью истекала. Вот тут-то он её и добивает. Всю сгрызает вместе с косточками. Поговаривали, что некоторые волки на свои волчьи торги даже не ходят, а сразу к человеческим девкам бегут. Ибо там и поеть и поесть вдоволь можно. Для каждой ярицы в невестину пору все эти сказки в один миг в быль превращались. На словах верили, не верили, а на деле, все как одна боялись этого, аж до мокроты по ляхам. Правда, бабы есть бабы, поэтому во всех этих страшилках была некая ягодка «подсластёнка». Как говаривали «знающие» девки, смерть от таких волков совсем не болезненная, а даже наоборот. Девка от него такое колдовское блаженство да удовольствие получает, что до самой потери сознания доходит. Ни одному мужику так бабу не пронять, как волкодлаку. Так в беспамятстве, в радужных судорогах, с жизнью и прощается. У Зорьки на этом месте страшилок почему-то всегда волосы на голове шевелились и дыбом вставали, разгоняя мурашек по всему телу. Жуть.
Когда Зорьку, протащив по всему баймаку, вновь подвели к собственному куту, вернее к бане, ей уже надоело не только реветь, но и упираться, потому что просто замёрзла в одних рубахах по морозу шататься. Зато в бане было тепло, даже жарко. Банька у мамы была маленькая, семейная от силы человека три взрослых входило. Поэтому внутрь протиснулись только Данава, сама Зорька, да до безобразия толстая Дануха, непонятно, как протолкавшая свои телеса в проём предбанника. Вообще-то, по правилам, невесту должны были раздеть, но матёрая со своим братцем посчитали эту процедуру ниже своего положения, поэтому большуха просто рявкнула:
