Молоденькая девушка, задержанная австрийским полицейским за связь с советским солдатом (такой приказ полиции действительно имел силу в советской зоне), была доставлена в комендатуру 10-го района. При выяснении у нее фамилии и имени солдата, который успел бежать, поскольку полицейский не был правомочен задерживать его как представителя оккупационной державы, девушка проявила такую стойкость, что угрозы самых строгих репрессий не вынудили ее выдать своего друга, хотя, по ее словам, она была с ним связана около года.
Так и не удалось дотошным властям выявить «преступника» и пресечь опасные контакты. Девушку, после нескольких недель пребывания в КПЗ и проверки, вынуждены были освободить, и надо полагать, что пропагандистом австро-советской дружбы она не стала. А таких «преступниц» было весьма много, и занимался ими наш разветвленный в ту пору аппарат органов государственной безопасности, не стеснявший себя тогда методами допроса и усматривавший в каждой такой связи происки вражеских разведок.
Однажды вечером мы с капитаном Сергеем Михайловичем Тимохиным зашли в ресторан Польди Хониг - «Кривые фонари». Как работники комендатуры мы были известны хозяйке, которая слегка заискивала перед нами как представителями власти. Посетителей в кабачке всегда было мало, и меня удивляло, как хозяева подобных заведений сводят концы с концами. На мой вопрос об этом Польди весьма резонно заявила, что, несмотря на трудности и большие налоги, ей все же кое-что остается на жизнь, поскольку она вынуждена работать директором заведения, поварихой, а иногда и уборщицей. Тем более что официанты практически для нее не стоят ни гроша, т. к. они существуют на чаевые и вынуждены еще делиться ими с хозяйкой. В этот вечер в локале было порядочно гостей, и один из них, сидевший за соседним с нами столом, разговорился с нами. Беседа велась на обычные темы - о дороговизне, безработице, проблемах австрийской оккупации.
Сразу распознав в нас русских, сосед, назвавшийся Петером, спросил, не являемся ли мы какими-либо большими начальниками, поскольку так смело нарушаем запрет советского руководства посещать австрийские рестораны. Все наши попытки убедить его в том, что мы рядовые служащие и советским людям не возбраняется ужинать так же, как и любому австрийцу, ни к чему не привели. Местные жители хорошо знали наши распоряжения по этому вопросу.
В беседе выяснилось, что Петер, бывший старший лейтенант вермахта, служил у Паулюса в разведке, владеет, кроме немецкого, русским, английским, французским и итальянским языками, знает радио, управляет автомобилем и самолетом. Он избежал пленения под Сталинградом, вылетев за несколько дней до капитуляции из окруженной группировки в качестве курьера Паулюса. После войны, избежав, как и многие австрийцы, ответственности за свои бесчинства, как на Востоке, так и на Западе, вернулся в родную Вену, но сразу найти место под солнцем не смог. Узнав, что мы являемся сотрудниками советской администрации, он начал упрашивать помочь ему, не дать погибнуть вместе со старухой матерью, подыскать ему подходящую работу, заверяя в своих симпатиях к русским. Взяв его телефон и адрес, мы распрощались.
При очередном посещении «Кривых фонарей» Польди, отлично знавшая Петера, заявила, что он прекрасный человек, отличный, заботливый сын и настоящий «идеалист» - предан национальной идее и не отступает от нее ни на шаг. «Не так, как некоторые нацисты, тотчас же перекинувшиеся в КПА, как только пришли русские», - резюмировала Польди. Неприязнь Петера к коммунистам была, по словам хозяйки, так сильна, что она в прошлый раз опасалась за нашу безопасность. Таких «идеалистов» в Австрии были сотни тысяч, и Польди была права, многие из них в нашей зоне вступали в КПА и работали в УСИА. Понятно, что для Петера у нас работы не нашлось.
Забавный инцидент произошел с нами на фашинг (мясоед) в 1949 году, когда меня и Тимохина группа подвыпивших молодчиков, возвращавшихся с бала, приняла за англичан. Мы шли по Кернтнерштрассе, и Сергей произнес какую-то фразу на английском языке. Проходившие мимо австрийские молодые люди подошли к нам и на ломаном английском языке пригласили зайти с ними в «Максим». Мы согласились, и через несколько минут в уютном зале Тимохин уже вдохновенно врал о том, что мы недавно приехали в английскую зону из Лондона.
Он говорил по-английски, я переводил на плохой немецкий. Эффект был полный. После импровизации о послевоенном положении в Англии, которая была принята за чистую монету с учетом состояния наших партнеров, мы попросили их рассказать нам про их житье-бытье. Полился поток жалоб на азиатов - русских. К нашему удивлению, австрийцы вспомнили все случаи бесчинств, когда-либо совершавшихся нашими солдатами в Вене и других городах зоны, они их преувеличивали даже по сравнению с тем, что писала по этому поводу реакционная пресса. По их рассказам явствовало, что они живут чуть ли не при татарском иге. Наши солдаты рисовались как банда насильников, воров, грабителей. А ведь наши собеседники
были простыми служащими и мелкими торговцами. Наши попытки заступиться за русских как за бывших союзников встретили бурю возмущенных возгласов: «Вы не знаете этих злодеев, это выродки» и пр. Наконец нам недоело слушать эту пьяную болтовню, и я спокойно заявил: «Спасибо, друзья, за откровенность, а ведь мы с товарищем - русские». Фраза произвела впечатление разорвавшейся бомбы, и буквально через минуту ни одного из наших «друзей» в зале не осталось. Они буквально выскочили из ресторана, на бегу расплачиваясь с кельнером. Когда на вопрос последнего: «Что произошло с господами?» - мы рассказали ему причину бегства гостей, он от души смеялся и в утешение нам сказал, что если бы мы были в английской зоне, то там австрийцы ругали бы нам, русским, англичан не в меньшей мере. Оккупация начинала надоедать вне зависимости от того, кто ее осуществлял.
В последующем, когда мне пришлось быть в западных зонах оккупации, я понял, что кельнер был прав. В Зальцбурге американцев ненавидели и считали, что они ведут себя значительно хуже русских. В Клагенфурте полагали, что наиболее галантная форма оккупации во французской зоне, и не терпели англичан, а в Тироле весьма нелестно отзывались о французах. В одном австрийцы были единодушны - это в необходимости вывода всех оккупационных войск.
Только коммунистические организации в советской зоне понимали, что после вывода наших войск они потеряют и моральную, и экономическую поддержку, но, зная общее настроение народа, и они вынуждены были выступать за быстрейшее заключение государственного договора.
Характерно, что из общей массы австрийского населения наиболее лояльно к русским относились пожилые люди. Из мужчин некоторые были в плену в царской России, участвовали в революционных боях, позже многие принимали участие в шуцбундовском восстании, воевали в Испании. Последние две категории австрийцев находились до окончания войны в эмиграции. Это был наш актив, на который при более умелой работе мы могли бы опираться в большей мере, чем это делалось. К сожалению, он использовался очень слабо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
