навскидку, наверное, смерть наступила часа три-четыре назад при минометном обстреле с другого берега реки; за поворотом дороги среди деревьев горело Биело-Поле[140] и периодически раздавались выстрелы. «Хавэо»[141], молодой хорватский солдат, светловолосый, высокий, с полуоткрытыми глазами. Лицо и камуфляж присыпаны светлой пылью. Барлес поморщился: от разрывов снарядов поднимаются клубы пыли, и, когда тебя убьет, она покрывает все тело, ведь никому не придет в голову отряхивать труп. От взрывов во все стороны разлетаются грязь, щебенка и осколки, а потом тебя убивают и ты остаешься, как этот хорватский солдат, один-одинешенек в придорожной канаве у моста Биело-Поля. Потому что мертвые не только неподвижны, но и бесконечно одиноки, а нет ничего более одинокого, чем покойник. Так думал Барлес, пока Маркес заканчивал снимать свой крупный план.
Барлес сделал несколько шагов в сторону моста. Пейзаж был бы благостным, если бы не горевшие крыши домов среди деревьев за рекой и не черная дымовая завеса, застилавшая землю и небо. На этом берегу был косогор, который спускался к кромке леса; слева заболоченные поля и метрах в ста от них изгиб дороги и хутор, где репортеры оставили свой «ниссан». Что касается моста, он представлял собой старую металлическую конструкцию, чудом уцелевшую после трех лет войны. Обычно у таких мостов в основании две стальные арки. В детстве у Барлеса был похожий жестяной мостик, по которому бегал игрушечный электрический поезд.
Все утро по этому мосту шли беженцы, спасавшиеся от наступления мусульман на Биело-Поле: сначала проехали машины, нагруженные людьми; затем – запряженные лошадьми телеги, на которых сидели чумазые перепуганные дети; а после, замыкая пешую вереницу гражданских беженцев, появились измученные солдаты с отрешенным, потерянным взглядом, какой бывает у людей, которым уже все равно, куда идти – хоть вперед, хоть назад. Наконец пробежали последние трое или четверо хорватов. За ними еще один; он шел, поддерживая ковыляющего раненого. И вот последний – этот, без сомнения, офицер, сорвавший погоны. В руках автомат Калашникова и два пустых рожка. Маркес снимал всех. Офицер без знаков различия, увидев наклейки TVE на видеокамере, выругался на хорватском: «Ti-Vi-Ei yebenti мater», что в вольном переводе означало «твою мать». На севере Боснии хорваты при виде журналистов уже не показывали знак «победа», складывая пальцы буквой «V», не похлопывали по спине телеоператоров, как три года назад в Вуковаре и Осиеке. Тогда хорватов все еще считали «хорошими парнями», на которых напали, а сербов – единственными злодеями в этой истории. Теперь же, когда все в той или иной степени показали, на что способны, массовые захоронения обнаруживались с обеих сторон и каждому было что скрывать. Ругательства «yebenti mater» и «yebenti maiku» означали одно и то же, и выбор выражения зависел только от того, кто эту самую мать поминал. Войны затягиваются, разлагая души людей, и журналисты вызывают все меньше симпатии. И из хорошего парня, который покажет на телеэкране солдата, чтобы того увидела невеста, превращаешься в неудобного свидетеля. Yebenti mater.
Барлес благоразумно остановился в двадцати метрах от моста: отсюда можно было разглядеть ящики с пентритом, стоявшие у опор вперемежку с баллонами бутана для усиления мощности взрыва. Провода детонации тянулись через весь косогор к кромке леса, куда только что на глазах журналистов ушли, заложив взрывчатку, хорватские минеры. Сейчас их уже не было видно, но они точно были там, в лесу, – ждали команды взорвать мост. В Черно-Поле один штабной офицер, старательно избегая произносить слово «отступление», коротко объяснил им суть дела:
– Главное – не переходите через мост. Иначе рискуете застрять на другой стороне.
На профессиональном жаргоне это называлось «территорией команчей». Здесь инстинкт подсказывает военному репортеру, что нужно тормозить и поворачивать назад. Здесь дороги безлюдны, а дома превратились в обгоревшие руины; здесь кажется, что вот-вот наступят сумерки, и ты, плотно прижавшись к стене, пробираешься туда, откуда доносятся выстрелы, вслушиваясь в хруст разбитого стекла под ногами. Там, где идет война, земля всегда усыпана битым стеклом. На территории команчей оно хрустит под твоими башмаками, и ты знаешь, что за тобой следят. Здесь ты не видишь снайперских винтовок, но они видят тебя.
Барлес еще раз осмотрел противоположный берег реки, деревья, за которыми пряталось Биело-Поле; он невольно задавал себе вопрос, не стал ли сам мишенью и каковы шансы у стрелка. Как только из-за поворота появится танк или солдаты армии боснийцев[142], хорваты, прежде чем бежать, должны привести в действие взрывное устройство. Видимо, план состоял в том, чтобы продержать мост в целости и сохранности как можно дольше на случай, если кому-то из тех несчастных, что до сих пор оказывали сопротивление в горящей деревне, удастся добежать до реки. Через мост поверх горящих домов доносились последние одинокие выстрелы. На миг Барлес представил себе, как они, последние защитники Биело-Поля, перебегают из дома в дом, выламывают дощатые перегородки, тащат на себе раненых, оставляя кровавые следы на усыпанной битой штукатуркой грязной земле, обезумев от страха и отчаяния. Благодаря коротковолновому приемнику «Сони» и станции Би-би-си журналисты знали, что в соседнем населенном пункте армия нашла массовое захоронение, а в нем – пятьдесят два мусульманина со связанными руками. А пятьдесят два трупа, если выложить их один за другим, образуют очень длинный ряд. Кроме того, у убитых есть родственники: родные братья, двоюродные, дети. Их есть кому оплакивать. Близкие видели, как трупы один за другим доставали из земли, и никогда этого не забудут. Поэтому в Биело-Поле мусульмане не тратили времени на то, чтобы брать пленных. Барлес мрачно ухмыльнулся про себя: тот, кто окрестил происходившее здесь «этнической чисткой», явно не понимал масштаба бедствия. Дела грязнее, чем так называемая этническая чистка, и представить себе нельзя.
Услышав залп из шестидесятимиллиметрового миномета, который стрелял откуда-то с окраины деревни в километре от моста, Барлес быстро огляделся, высматривая укрытие. Если снаряд выпустили в их сторону, до взрыва оставалось двадцать секунд, поэтому Барлес решил, что обойдется без кевларового шлема, который валялся на земле слишком далеко, рядом с Маркесом. Без лишней суеты Барлес сделал несколько шагов в сторону леса и лег ничком на землю, глядя на оператора. Маркес, который так и стоял на коленях около убитого, тоже слышал выстрел и теперь смотрел в небо, словно поджидая летящий снаряд.
За многие годы они прошли бок о бок не одну войну, поэтому Барлес сразу же понял, что́ так занимало внимание оператора. Поймать и запечатлеть взрыв очень сложно: никогда не угадаешь, куда прилетит снаряд. На
