[Оныч: …]
[???: Так… 300 монет… Получается 45 монет… Держи. Теперь можешь идти.]
[Оныч: …]
Не попрощавшись, здоровяк вышел на улицу и пошлёпал в сторону своего дома. В его голове было также пусто, небо было всё таким же серым и безысходным, а день и не собирался заканчиваться.
***
Родители назвали его Д’он. Они всю жизнь мечтали, что их дети вырвутся в люди и заработают себе имя, поэтому и малыша назвали по дворянскому: «де Он». Тем не менее, таким промышлять было крайне опасно в связи с новыми порядками Вигирфалей (которые могли запросто казнить за подобное злоупотребление благородной приставки «де»), так что имя мальчика немножко подсократилось.
В семье его звали Оном, на улице Деоном, а в банде Онычем. Здоровяк и сам уже не помнил, почему его звали именно так. Родственникам вроде так просто было легче, среди знакомых он запомнился своим полным именем, а «коллеги» по работе, явно надсмехаясь над мнимой важностью имени гиганта, прибавили к его имени статную «ыч».
Мальчик рос в полном отчуждении. Его любимые деревья срубали крестьяне, любимых зверушек топили родные, а любимые гибли по собственной же глупости. Ему не везло — вот и всё, хотя, на самом деле, в Четвёртом Кольце не везло абсолютно всем, и даже крохотный мальчик не мог этого не понимать.
Дни тянулись годами, а месяца тысячелетиями. Каждая секунда был унылой, глупой, пустой и даже пошлой. Тем не менее, и сам Оныч не сильно отличался от своей жизни: никаких увлечений, целей, мировоззрений и даже предпочтений. Всё, что у него было, так это огромная физическая сила, которая впрочем не всегда шла ему на пользу.
Родители потихоньку умирали, сёстры и братья не доживали и до 12 лет, а знакомые то гибли, то уезжали.
В конце концов, к 17 годам Деон остался совсем один. Всё, что у него было, так это небольшая раздолбанная корчма, почти не приносившая дохода, и одежда с оставшимися пожитками.
На обычные работы его не брали — в шахты не пролезет, тягло больно большое, в кузнице точно сломает что-нибудь, сапоги порвёт своими ручищами, на улицах подметать — так убьёт кого-нибудь… В общем, он нигде не был нужен.
…Кроме бандитских группировок. Огромные бицепсы, плечи, грудь, ноги — Оныч мог голыми руками убить даже человека, одетого в кольчужную броню (которая в те времена считалась чуть ли не гарантом бессмертия в уличных разборках).
У него не было моральных принципов, связей со стражами, места постоянного заработка и знакомых, способных на него донести… Так что зверолюды подцепили его чуть ли не сразу.
В Четвёртом Кольце их было очень много, даже слишком. В зажиточные районы пробирались немногие, да и некоторых вообще не пускали дальше Третьего Кольца. В тесноте, нищете и расовом разнообразии процветали разбои, бандитские группировки, локальные клановые войны, мародёрства и прочая мерзость, которая, впрочем, самих людей почти не касалась. Зверолюды крайне редко осмеливались предпринять что-либо против коренных жителей Йефенделла: как минимум они не были теми, кто выпер их из первых колец, да и рисковать своей шкурой не хотелось.
Прошёл месяц, другой — Оныч убил уже порядочное количество зверолюдов, около 40. Он не чувствовал раскаяния, терзаний совести, стыда… Тем не менее, никакого удовольствия он от этого тоже не получал — это просто была работа, вот и всё.
За это время он сколотил нормальную такую по тем меркам сумму. Корчма превратилась в его дом (он даже не задумывался вкладываться в столь бесполезное предприятие), появилась адекватная мебель, кровать, пропитание, одежда…
Тем не менее, ему хотелось чего-то большего, хоть он и не понимал, чего именно. Без раздумий он решил жениться. По соседству как раз жила дочь местного кожевенника — некрасивая, крайне тупая, но здоровая и послушная жена, которая ещё к тому же и заглядывалась на молодого богатыря. Чёрные волосы, карие глаза, слегка крючковатый нос, вздёрнутый подбородочек и пухлые губы — ничего такого примечательного, но для Оныча это и не было важно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Обвенчались в монастыре Авагарлийского Креста, свадьбу не проводили — лишние траты. В итоге начали жить в бывшей корчме — Деон бегал по поручениям бандитов, а жена работала по дому и послушно что-нибудь шила из того, что покупал ей муж, — в основном платьица, рубашки, носки и прочее, что можно было, как носить самому, так и продавать во Втором Кольце.
В этот осенний день всё было точно так же. С 45 монетами в кармане здоровяк приоткрыл деревянную скрипучую дверцу, и на пороге его встретила невысокая полноватая девушка.
Когда они ещё просто общались, он дал её прозвище «Лиля», которое настолько приелось, что Оныч и не помнил её настоящего имени: дома он звал её Лилей, а она его Онушкой.
[Лиля: Онушка, ты вернулся?.. Ой-ой, ну как там, не потрепали тебя?]
[Оныч: Нэт.]
[Лиля: Так, рубаху свою покажи! Давай-давай, вертись — не верю я тебе.]
Здоровяк каждый раз послушно поднимал руки и крутился на месте. Лиля знала, чем он занимался — каждый раз ей было очень плохо и тревожно в его отсутствии, а по приходе она начинала орать на него и осматривать, хоть внутри девушки в эти моменты царило только облегчение и счастье.
[Лиля: Обормот! Просыпаюсь утром, а тебя уже нет! Ты вообще что ли страх потерял?!]
[Оныч: Нэт.]
[Лиля: А если умрёшь, одну меня оставишь что ли?! Лю… Любимый!]
Девушка бросилась к плечу здоровяка и крепко обняла его, зарывшись слегка влажными слезами в белой рубахе Оныча. Так было всегда — сначала крики, потом слёзы и объятия, а потом соответственно…
[Лилия: Пошли завтракать, Онушка, а то ты совсем у меня не кормленный, такому и на улице грех ходить.]
[Оныч: Харашо.]
Здоровяк всегда разговаривал мало: его речь была тяжёлой для понимания, да и в принципе он был не очень болтливым. Прямо сейчас, наклонив голову, он прошёл по подметённому деревянному полу и, присев за слегка кривой табурет, сделанный здешним плотником-зверолюдом, взял из рук Лили тарелку с похлёбкой и принялся жадно уплетать её содержимое.
[Лиля: Сколько тебе сегодня заплатили?]
[Оныч: Сорак пят.]
[Лиля: Скоро может много шерсти купим — такую шубу тебе сделаю, из медведя!]
[Оныч: Зочем?]
[Лиля: Так как? Зима скоро.]
[Оныч: Можыт тыбе шубу купыт?]
[Лиля: Так я из дома и не вылазю, только носки продавать разве что ли, мне-то она на что?]
[Оныч: Тыгда на ныго потратым…]
Сказав это, здоровяк медленно приподнял руку и нежно опустил свою громадную ладонь на живот Лили. Девушка ласково улыбнулась и тоже положила свои маленькие, слегка мозолистые ручки сверху.
Она была беременна уже около 7–8 месяцев, живот, понятно дело, сильно раздулся, да и сама девушка стала менее подвижной. Оныч был готов к ребёнку, как и Лиля, почти всегда во всём согласная с мужем. У отца семейства было достаточно денег, чтобы обеспечить нормальное будущее, и, кто знает, может он бы осуществил несбывшуюся мечту своих покойных родителей.
[Оныч: Как он сыгодня?]
[Лиля: Толкается…]
[Оныч: Что-та мыня он не талкает…]
[Лиля: Так боится наверно, у тебя ж ладонь с мой живот.]
[Оныч: …]
[Лиля: Дорогой…]
[Оныч:..?]
[Лиля: Обещай, что, когда он родится, ты завяжешь с преступностью… Я не хочу, чтобы наш малыш рос без отца.]
[Оныч…]
[Лиля: Онушка… Это не шутки… Прошу тебя…]
[Оныч: …Харашо… Я завижу с этым…]
[Лиля: Спасибо, Онушка… Я люблю тебя… Люблю, ты же знаешь?]
[Оныч: Конешно… Я тожи тыбя люблю, Лиля.]
[Лиля: …]
[Оныч: …]
Здоровяк убрал руку и продолжил черпать свой суп. Вечером они ещё долго болтали, пока Лиля вязала мужу новую рубашку. К ночи заснули — в полутьме уже не было видно звёзд, луну заволокло тучами, но Оныч всё равно смотрел в небо из небольшого окошка рядом с кроватью.
Знал бы он сам, что он там высматривал…
