Все прекрасно понимали, что означают лаконичные фразы в сообщениях Совинформбюро о тяжелых боях западнее Керчи, а затем в районе Керчи… И каждый сознавал, что теперь враг навалится на нас…
Упиваясь своей керченской победой – первой за много месяцев и не только на юге, немцы крутили у себя в окопах пластинки с бравурными маршами. Над нашими позициями разбрасывались с самолетов наглые, хвастливые листовки…
Соединения Севастопольского оборонительного района были переведены на повышенную боевую готовность… Командарм отдал приказ: всемерно беречь, жестко экономить боеприпасы, снаряды…»
5
Ставка Верховного главнокомандования жестко отреагировала на потерю Керченского полуострова.
Вот что пишет о тех днях в своих мемуарах «Дело всей жизни» дважды Герой Советского Союза, начальник Генерального штаба маршал Александр Михайлович Василевский:
«Ставка детально изучила ход Керченской операции.
Поражение в Керчи было досадным и несло за собой тяжелые последствия для Севастополя. Поэтому Ставка отнеслась к этому чрезвычайно строго. В своей директиве от 4 июня 1942 года она указывала: “Основная причина провала Керченской операции заключается в том, что командование фронтом – Козлов (командующий), Шаманин (член Военного Совета), Вечный (начальник штаба) и представитель Ставки Мехлис, командующие армиями, и особенно 44‑й армией генерал-лейтенант Черняк, 47‑й армией генерал-майор Колганов обнаружили полное непонимание природы современной войны…”
Далее конкретно указывалось, в чем это выразилось, и шло перечисление допущенных промахов.
Отмечалось, что командование фронтом в первые же часы наступления противника выпустило из рук управление войсками, ибо первым же налетом авиация врага разбомбила хорошо известные ей и длительное время не сменявшиеся командные пункты фронта и армий, нарушила проволочную связь, расстроила узлы связи… По преступной халатности штаб фронта не организовал взаимодействия армий и совершенно не обеспечил взаимодействия наземных сил с авиацией. Отвод войск происходил неорганизованно и беспорядочно… Командование фронта не обеспечило выделение достаточных арьергардов, не установило этапов отхода, не наметило промежуточных рубежей отвода и не перекрыло подхода войск к Турецкому валу заблаговременной выброской на этот рубеж передовых частей… Опоздание на два дня с отводом войск за Турецкий вал явилось губительным для исхода всей операции…
Ставка резко оценила метод руководства войсками со стороны командования фронтом и Л.З. Мехлисом, назвав его бюрократическим и бумажным…
Ставка строго взыскала с виновных, сняла их с занимаемых постов, снизила в воинских званиях.
Ставка потребовала от командующих и военных советов всех фронтов и армий, чтобы они извлекли уроки из этих ошибок…»
Глава шестнадцатая
1
В середине мая крымская весна незаметно переходила в лето.
Дни стояли ослепительно-солнечные и уже довольно жаркие. Яркая зелень украсила улицы Балаклавы, преобразила все гористые склоны и лощины. Вода в балаклавской бухте отливала манящей серебристой голубизной, над которой сновали белокрылые чайки и чертили свои замысловатые виражи. Рыбаки, в основном старики, чинили лодки, посеченные за зиму осколками, смазывали днища разогретой смолой, на набережной сшили сети. Стояли редкие тихие дни без орудийного грохота и грома бомбежки, и люди могли ощутить праздничное великолепие щедрой южной природы, которая, несмотря ни на какую войну, жила свой привычной, извечно заведенной жизнью.
Приход летних дней ощущался и за строгими каменными стенами Генуэзской крепости. Моряки и морские пограничники полка Рубцова, несмотря на ворчание и замечания командиров, щеголяли в полосатых тельняшках. Свободные от вахты и нарядов, бойцы располагались на солцепеке, лежали обнаженными на теплых плоских камнях, почти как в мирное довоенное время, только теперь рядом с каждым загоравшим было его личное оружие, автомат или винтовка.
– Живете как на курорте, – осуждающе сказал Коркин, направляясь к выходу из крепости.
– Командир разрешил, – поспешно ответил Шаронов, комиссар батальона, шагая рядом.
Оба политработника в полной воинской форме, перетянутые портупеями. Только у Коркина, представителя Политуправления флота, форма новая, с иголочки, а у комиссара – потрепанная, выгоревшая на солнце. Лишь подворотнички у обоих одинаковые, белые, свежие.
– В других секторах никто так не прохлаждается, трудятся, боевые участки укрепляют, траншеи и проходы углубляют, а ваши комсомольцы загорать изволили!
– Командир разрешил, – повторил комиссар, даже не стараясь смягчить недовольство старшего инструктора Политуправления из комсомольского отдела.
Сергей Коркин заявился неожиданно, сказал, что был во втором секторе, где чествовали снайперов-комсомольцев, и приехал в полк с деловым намерением: заручиться согласием командира полка на командировку старшего сержанта Сталину Каранель в Новороссийск на краткосрочные курсы младших командиров. Это была вторая попытка Сергея вытащить Сталину из первого сектора, с передовой, отправить на Большую землю, в безопасный тыл. За этой благородной заботой скрывалась его истинная цель: там, в Новороссийске, Сталина окажется в полном одиночестве, без верных друзей, и, как он думал, поубавит свою строптивость, станет покладистей. Он так и думал: «поубавит свою строптивость, станет покладистей».
Подполковник Герасим Архипович Рубцов не возражал, но поставил два условия:
– Поговорите с ней и получите согласие самой Каранель, это раз! А во-вторых, прошу прислать в полк ей замену. У меня других зенитчиков нет!
Сталина Каранель, увидев Коркина, выпалила с ходу, не соблюдая субординации:
– Серега, ты чего приперся? – и резко добавила: – Ты же знаешь, что я из батальона никуда не уйду!
Он стоял и смотрел на нее в молчаливой растерянности. Иссиня-черные волосы выбивались из-под бескозырки. А ее глаза! Большие и бездонные. Серые и не серые, как будто бы и светло-голубые, прозрачно-ясные, каким бывает море на рассвете, чистое, с легкой голубизной, зовущие и притягивающее, обрамленные длинными, как стрелы, ресницами, от них исходил какой-то таинственный ослепляювший свет, и Сергей каждый раз при встрече, от одного ее мимолетного скользящего взгляда, ощущал себя робким и беспомощным, словно у него изнутри вынули стальной стержень уверенности. Он даже не заметил, как к ним подошел Костя Чернышов.
– Я ж хочу, как лучше!
– Отстань!
– Подумай хорошенько, а то потом будет поздно!
– Хватит! Ты врал про Алешу, помнишь? Говорил, что он утонул на «Армении», а на дне моря нет комсомольской организации, чтоб вызволить его, помнишь? – напомнила ему Сталина и, вынув из кармана, развернула газету. – Вот смотри! Указ Верховного Совета о награждении отличившихся за Феодосийский десант. А вот награжденные медалью «За отвагу»… Читай! Громов Алексей Иванович, старшина первой статьи! Что?.. Выходит, жив Алеша!
