Я заколебалась — но, сознаюсь, лишь на мгновение; ведь если бы леди Мисден желала скрыть эти письма, то не стала бы хранить их; и, взглянув на них сейчас, я не причиню вреда ни ей, ни ее возлюбленному. Но не успела я прочесть и одного предложения, как дверь отворилась и вошла миссис Кингсетт. Когда на нее упал свет лампы, я заметила, что ее глаза покраснели и мокры от слез, и она прижимает к носу платок.
— Мы собираемся обедать, — произнесла она. Ее голос звучал хрипло, и она даже не попыталась улыбнуться. — Вы к нам присоединитесь?
— Боюсь, — ответила я, — что уже достаточно обременила вас и вашего мужа.
Миссис Кингсетт не стала меня разубеждать.
— Но уже поздно. Вы, вероятно, устали.
— Немного. Но я скоро закончу.
Ее голос предательски дрогнул. Она определенно находилась на грани срыва. Надеясь отвлечь ее, я рассмеялась и беззаботно произнесла:
— А затем, обещаю, вы навсегда от меня избавитесь.
Миссис Кингсетт уставилась на меня так, словно исчерпала все свои силы и не представляет, что делать дальше. Но вскоре ошеломленное выражение ее лица сменилось испуганным, и, понуждаемая некоей незримой силой, она бросила взгляд в сторону двери. Это движение вдруг объяснило мне ужасающее поведение ее мужа.
Он ее наказывал. Наказывал за то, что в ее жизненном укладе не находилось для него места и она успешно от него защищалась. Ее полнейшее безразличие сделало его (как он полагал) нулем в пределах собственного дома, лишив даже возможности причинить ей боль. И вот наконец-то судьба ему улыбнулась, нанеся удар, который не мог нанести он сам, и повергла его жену в болезненное, уязвимое состояние, оставив без самого грозного союзника. У него появился шанс отомстить, и он им с наслаждением воспользовался. Поэтому он и настаивал на моем присутствии в библиотеке, поэтому так вел себя. Унижая меня, он унижал ее; демонстрируя мою беспомощность, подчеркивал ее несостоятельность.
Заметив пятна и следы слез на ее бледных щеках, трясущиеся руки, непроизвольное подрагивание рта, я едва не пошла на попятный. Обернись она ко мне еще раз в последней попытке переубедить, я бы мгновенно собралась. Но она была побеждена и удалилась, не сказав больше ни слова.
Я писала столь стремительно, такими каракулями, что с трудом представляю, каков будет результат. Сегодня я слишком измучена, чтобы перечитывать — или, скорее, слишком малодушна, ибо страшусь обнаружить, что все мои открытия ничего не стоят, и, следственно, все испытания, выпавшие на мою долю, — бессмысленная трата времени. И когда я вспоминаю о том, что вынесла, а главное — о том, что пережила из-за меня миссис Кингсетт, то понимаю: примириться с неудачей будет очень трудно.
Завтра я буду сильнее.
XXXIII
Отрывок из письма лорда Мисдена Китти Драйвер 2 октября 1802 года
Beacoup de mond àParis — впрочем, Вы можете отбросить и «coup», и «de», ибо весь beau mond пребывает здесь или здесь пребывал — Фокс, Лэндсдаун, Морпет, собрание герцогинь, леди Конигем и Холланд, и еще целая тысяча. Все это навевает ужасающую скуку; ведь никто из них не наделен тем единственным качеством, которое способно меня заинтересовать, — то есть не является Вами.
Пытаясь отвлечься от печальных последствий Вашего отсутствия (никакой езды верхом, клянусь, я даже хотел подыскать кучера), вчера я направился в Лувр. Однако находиться там было столь же невыносимо, как и в обществе, и по той же причине: несмотря на все свои достоинства, и Тициан, и Рембрандт, и Рафаэль не изобразили единственное в мире лицо, которое я жажду видеть.
В Лувре я повстречал Вашего друга Тернера, затаившегося подле Пуссена и лихорадочно покрывающего свою записную книжку какими-то иероглифами. Он вздрогнул, завидев меня, и, думаю, поспешил бы скрыться, если бы я не направился прямо к нему и не спросил, когда он намерен возвратиться в Англию. Я подумывал, не доверить ли ему свое письмо (вернее, его так и не написанный вариант, начинающийся словами: «Передаю Вам послание через Тернера»), но, кажется, он был очень недоволен тем, что узнан, и я отказался от этой идеи.
Когда мы прощались, я сказал:
— Знаете, мистер Тернер, вы единственный человек в Париже, которому я завидую.
— Почему? — проворчал он подозрительно.
— Потому что вы увидите миссис Драйвер раньше меня.
XXXIV
Отрывок из письма лорда Мисдена Китти Драйвер 15 мая 1803 года
Колли сообщает мне, что его не знающие усталости соотечественники снова доставляют неприятности королю — однако теперь, отстояв колонии, они уже не довольствуются тамошними военными действиями, а перенесли их домой, в Королевскую академию. Филадельфийский президент Уэст (я начинаю бояться людей с фамилиями, которые соответствуют назаниям сторон света — Норт лишает нас Амерки; Уэст переносит мятежные настроения сюда; чего же нужно ожидать от господ Ист и Саут,[12] если они вдруг появятся?) взялся за оружие и настаивает: Академический совет должен быть подотчетен лишь академическому Генеральному собранию, а вовсе не королю. Признаюсь, я вижу весьма мало смысла в том, что академия останется Королевской, если короля лишат власти в ее пределах и он будет служить всего лишь козлом отпущения для посредственных художников, жаждущих славы и срывающих на нем свое раздражение. Но Копли опасается, что позиция демократов возобладает.
Как выясняется, один из наиболее страстных демократов — ваш друг Тернер, который плетет заговоры против роялистов не хуже истинного Робеспьера и, встретившись с очередным роялистом, не может сдержать ярости и отвращения. Не кажется ли вам, что его не стоит приглашать на пашу свадьбу? Ведь в результате он может настроить против нас арендаторов, сформировать комитет, превратить церковь в Народный суд и провозгласить наши тела свободными от голов.
XXXV
Отрывок из письма лорда Мисдена Китти Драйвер 20 февраля 1809 года
Тернер, кажется, вновь уклонился от исполнения обязанностей профессора перспективы. Ни одна известная мне женщина не отнеслась бы снисходительно к мужчине, который, спустя больше года после брачной церемонии, продолжает демонстрировать стойкое нежелание посетить супружеское ложе. Однако Академия даже не намекнула на возможность обращения к юристам и врачам или на развод, но скромно улыбнулась и сообщила: вполне достаточно приступить к исполнению обязанностей в следующем году.
XXXVI
Отрывок из письма лорда Мисдена леди Мисден 22 января 1810 года
Трепещущая новобрачная все еще ждет. Тернер утверждает, что страдает мигренями, поэтому не сможет читать лекций в следующем году.
XXXVII
Отрывок из письма лорда Мисдена леди Мисден 1 февраля 1811 года
Должен заканчивать и звать Перкинса, дабы совершить вечерний туалет — но прежде еще чуть-чуть занимательных сведений. Брак наконец-то совершился! Тернер впервые явил себя публике в роли профессора перспективы!
Ларкин (я встретил его у Б.) поведал мне: это самое замечательное из столичных событий, если судить по количеству юмористических публикаций, рисунков в газетах и пр. Лектор уверенно повествует об одном, затем — о другом, пока постепенно не теряется всякий смысл, и Тернер с его аудиторией уже не понимают, о чем идет речь, за исключением того, что говорится явно не о перспективе. Ни фарс, ни комедия с этим не сравнятся, уверяет Ларкин. Академия может продавать билеты по гинее каждый и собрать зрителей со всего Лондона.
XXXVIII
Отрывок из письма досточтимой мисс Лидии Болт леди Мисден 1 сентября 1827 года
Короче говоря, дражайшая мамочка, мистер Тернер здесь, и он вовсе не таков, каким я ожидала его видеть, — он не груб, не нелюдим, а очаровательно застенчив, жизнерадостен и способен высказать собственное мнение почти по каждому предмету, от Чайльд Гарольда до того, как отражают свет мокрые перья. Мы встретились у меня в саду, когда я пыталась рисовать море и Портсмут. Я страшно смутилась из-за того, что именно он увидел мои рисунки, однако он был очень добр и приложил массу усилий, дабы помочь мне, не выказав ни капли неодобрения либо критики.
Он, мазок за мазком, написал одну из своих conver-sazziones. Представь полотно кисти Ватто, на которое упали капли дождя, прежде чем краска успела высохнуть, — и картина перед тобой.
XXXIX
Отрывок из письма Синтии (леди?) Эббот леди Мисден 13 апреля 1813 года
Жаль, что вас не было с нами прошлым вечером — мы обедали у Натхэмпстедов. Сам обед оказался вполне ординарным, за исключением одного замечательного разшіечения — молодой мистер Смайли, qui veut devenir artiste,[13] как он себя называет, чрезвычайно развлек нас, изображая Тернера, читающего лекцию в Академии. Его салфетка превратилась в записи Тернера — конечно же, потерянные лектором и в итоге обнаруженные под моим стулом. Один из лакеев преобразился в ассистента Тернера (к которому тот адресуется чаще, нежели к аудитории) — и, когда слова молодого Смайли можно было расслышать, они в точности напоминали речь Тернера, непоследовательную и невнятную. Не припомню всего, что он говорил, но апельсин, кажется, оказался «сфероидной формой»; полукруглая арка окна — «полуэллиптической»; а юных «д'жентльменов» из Академии он призвал «в'знести суть пейзажа до поэтических в'сот 'сторической живописи, во славу Британской империи». Прозвучала еще много чего в таком же роде, однако я не все расслышала, увы, de trop rire».
