и индеец в перьях ведут в прериях диалог о гражданских свободах…
— Пять лет тому назад мне удалили опухоль и выписали вот это, — сказал Джеймс, отдавая Шуле непочатую упаковку. — Однажды попробовал и чуть не спятил. Жуть. Словно бы я оказался запакованным внутрь непроницаемой оболочки…
— Такое бывает с людьми гиперответственными, которые никогда не теряли над собой управления, а тут вышли из-под контроля. И как же вернуться к себе?
Выпотрошив сигарету в золотую черепаху, Шуля смешала табак с растолченной травой пятилетней давности, затянулась.
— Меня поднял со дна «Титаник». И великий ирландский композитор Торла О`Каролан, слепец…
Затонувший лайнер сиял в полутьме. Тягучее соло арфы заряжало атмосферу. Разгоряченная ладонь шкипера заплыла в лагуну между грудей. Телу стало тесно в костюме, и Джеймс расстегнул пуговицы на зеленом Шулином пиджаке.
— Металлические струны ирландской арфы натянуты очень близко друг к другу, — бормотал он, пытаясь разомкнуть молнию на ее юбке, — и слепому музыканту было непросто найти нужную струну. Арфа — нелегкий инструмент, обычно Торлу сопровождал помощник.
Юбка упала на пол. Шуля переступила через нее ногами. В сильных руках Джеймса она казалась себе невесомой, уж точно легче арфы, которую носил за слепцом поводырь. Взгляд Джеймса опустел от страсти, слепые — сверхчувственны, их руки и губы знают тело на ощупь… Под «Прощание с музыкой» коленопреклоненный Джеймс вылизывал Шулины промежности. Монотонные звуки, монотонное продвижение языка вглубь скорее укачивали, нежели возбуждали.
— Не сменить ли пластинку?
Джеймс ее услышал. Вырубил арфу, принес на подносе тусклые бокалы с красным вином двадцатилетней выдержки, траву пятилетней выдержки, сигареты и золотую пепельницу. Торс Венеры, укутанный рыжими волосами, освещал плафон-многогранник. Как и все в его доме, он имел свою историю странствий.
— И где же он странствовал?
— На «Титанике». Вообще-то лайнер носил имя «Императрица Ирландии». Вы, видимо, не обратили внимания, что у меня в номерах первого класса такие светильники стоят на столе и они же прикреплены к стенам около кровати. В масштабе они меньше ногтя на мизинце. А этот — Джеймс провел рукой по струящимся рыжим волосам — один к одному.
За пять лет трава явно утратила свою силу, как знать, может, то же самое случилось и с Джеймсом. Но, взглянув на его член, она затушила бычок о дно золотой пепельницы и погасила трофейную лампу.
Странствие в память об Алексее завершилось под утро, когда они оба уснули в обнимку, вскочили под звон будильника, который тоже имел свою историю, но на нее уже не было времени — быстро в душ, стакан воды натощак, кофе выпьет в аэропорту, мятый костюм — в чемодан, чистое белье, рубашка и джинсы уже на ней, ее пальто у Джеймса в руке, таксист готов, вперед.
— Вы забыли вино для Алексея!
Увы, она не может взять бутылку в ручную кладь.
— Но ведь чемодан можно сдать…
При нынешней ситуации с полетами она предпочла бы вещи держать при себе. Джеймс расстроился — он думал, что вино порадовало бы друга. Ведь это он прислал ему в подарок Шулю…
— Вы сказали, что Алексею осталось жить совсем недолго…
Вот это уже было лишним.
— Он умер.
— Этой ночью?
Шуля кивнула. Джеймс опустил голову и не подымал ее до тех пор, пока не сел за руль и не включил музыку.
Опять арфа!
— У Торлы есть стихотворение и без музыки. На смерть его жены Мэри Магвайр. Казалось бы, именно оно должно было бы сопровождаться утешающими душу звуками…
Слепец, поэт и музыкант,
По жизни — странник,
Но нету Мэри — черен свет,
И лиры он изгнанник.
— Арфа, если и утешает, то только ирландцев, — вздохнула Шуля, на что Джеймс мягко возразил: мол, если он не ошибается, царь Давид тоже пел свои псалмы под инструмент, подобный арфе… «Устал я в стенании моем, омываю каждую ночь ложе мое, истаивает от слез моих постель моя…». Шестой псалом.
Кроме номера шесть, Шуля разобрала по-английски лишь про постель и слезы. В аэропорту она загуглит этот псалом на иврите вместе с Йейтсом и друидами. «Руководителю: на негинот, на шеминит…» Шеминит — что-то вроде арфы. Джеймс прав.
Слово «шеминит» встречается в «Теилим» однажды, и именно в шестом псалме. Зачем это ему? Про «помилуй меня, Господи, потому что несчастен я, и душа моя потрясена сильно», — Джеймс и без нее знает.
— Когда именно вы получили скорбное сообщение?
Рот Джеймса свернулся в подкову. Точно как у Алексея, когда тот в голубой больничной пижаме рассказывал ей про пингвина, которого дразнила птичья стая. «Какая ты птица, мешок ты, а не птица, крылья есть, а взлететь не можешь!» — «Потренируемся и взлетим», — подбадривала она Алексея, но тот не отзывался.
— Неужели это случилось ночью?
— Нет. Когда я стояла в очереди за билетом. Мне не хотелось вас расстраивать…
Джеймс выключил музыку.
Чтобы как-то отвлечь
