— Господин капитан, разрешите обратиться! — вытягиваюсь в струйку, пристукиваю каблуками.
— Да! — бросает он резко.
— Я — немецкий колонист с Кавказа. Война застала меня в Бресте. Отдыхал у родственников. Вскоре добровольно присоединился к немецкой войсковой части и вместе со 101-й пехотной дивизией двигался на Харьков… С неделю назад отстал от части и вот разыскиваю ее. (То, что подслушал в госпитале, в одной из офицерских палат, было основой моей легенды.)
— Документы есть?
— Никак нет, господин капитан. При части не был аттестован.
— Оружие?
— Никак нет, господин капитан. Не полагалось. Был переводчиком у командира полка полковника Шлиттенбаума.
— Вот еще новости! Фельдфебель, что нам делать с этим ненормальным?
Фельдфебель молчит. Капитан испытующе смотрит на меня:
— А не врешь?
— Никак нет, господин капитан. Сущая правда.
— Коммунист?
— Никак нет, господин капитан. Да и лет-то мне всего девятнадцать.
Капитан обращается к присутствующим:
— Как по-вашему, не похож он на коммуниста? Все молчат.
— Ну, смотри, я все проверю! — обращается он ко мне.
— Не пожалеете, господин капитан. Я — немецкий солдат.
— Какой же ты солдат без оружия?
— Надеюсь, дадите.
— Это мы еще посмотрим, — усмехаясь, говорит капитан. — Оружие заслужить надо.
— Так точно, господин капитан, надо заслужить.
— Ну, фельдфебель, куда мы его денем?
— Оставим при обозе, господин капитан.
— Пусть числится при обозе, ночует с моим денщиком, по утрам помогает на кухне. А потом решим…
Так я попал во 2-ю штабную роту танковой дивизии СС «Великая Германия», которой командовал капитан Бёрш.
И вот каждое утро приходится колоть дрова для походной кухни, таскать воду и помогать денщику готовить ужин для капитана и его гостей. Приходится помогать обозникам разгружать и нагружать машины канистрами с бензином. В обозе человек двадцать украинцев, в большинстве пожилых. Они насильно угнаны немцами, и, хотя до их родных мест отсюда далеко, немцы за ними бдительно следят.
У Бёрша личный переводчик — эстонец средних лет, с хмурым и злым лицом. Глаза у него недоброжелательные и опасные. Он груб и придирчив, собственноручно застрелил двух стариков обозников при попытке к бегству, мне не доверяет и частенько прощупывает вопросами о Кавказе, надеясь поймать на слове. Но тут я неуязвим: с трех лет жил в Пятигорске и отлично знаю те места. В конце концов он от меня отвязался.
Подружился я с тринадцатилетним мальчишкой, ездовым-украинцем, которого все почему-то называли итальянским словечком «Пикколо», то есть «маленький». Он смышленый, остроумный и ловкий паренек с веселой открытой физиономией. У него своя подвода, две лошади, и я всегда стараюсь подсесть именно к нему.
Первые педели моего пребывания во 2-й штабной роте капитана Бёрша были для меня своего рода временной передышкой. Никто не кричал на меня: «Лос! Лос!», не было видно конвоиров и колючей проволоки. Немцы относились ко мне как к равному. Надо было сориентироваться в новой обстановке, выяснить, где фронт, и свое временное пребывание в немецкой роте использовать как можно эффективнее.
Капитан Бёрш относится ко мне хорошо, часто разговаривает со мной, расспрашивает о России. Самое занятное во всем этом то, что я с бухты-барахты придумал себе фамилию Шарко, не подозревая, что становлюсь однофамильцем великого французского невропатолога, члена Парижской академии наук, прославившего на весь мир методы водолечения. Я назвался Николаем и, таким образом, стал Николя Шарко.
Нельзя наугад
9 марта 1943 года рота расквартировалась в одном из сел Сумской области.
Как сейчас помню утро, когда до нас вдруг донеслась стрельба, орудийный гул. Казалось, стреляют километров за десять. «Фронт! — подумал я. — Фронт гудит!»
В роте царила суматоха. Танки стояли в молодом березняке, их быстро заправили бензином, и они ринулись в направлении стрельбы. Весь день вдали грохотало, потом стрельба стала затихать, по ночью снова возобновилась.
«Надо срываться! — решил я. — И переходить фронт».
Первое, что я сделал, — достал «Вальтер». Украл его из грузовой машины, пока шофер спал в кабине. В этой же крытой восьмитонке я переоделся в черный рабочий комбинезон танкиста, достав его из груды одежды, сваленной в кузове. Накрапывал дождь. Под черным небом, в черном комбинезоне меня не было видно. Проскользнув зону роты, я двинулся в сторону, откуда слышалась интенсивная стрельба. Километров через пять-шесть пришлось лечь на землю и ползти — невдалеке рвались снаряды и посвистывали шальные пули. Я полз по кукурузному полю и, мокрый, весь в грязи, выбрался наконец на дорогу. За ней был бугор, за бугром — зарево, там шел бой…
Дорогой мне уже попадались подбитые немецкие танки, брошенные орудия, трупы солдат. Я дополз почти до вершины бугра, где были расставлены копны соломы. Решил залезть в копну и переждать ночь. К утру, думаю, фронт перекатится через меня и я уже буду у своих.
Под утро бой затих. От нервного перенапряжения я на какое-то время забылся.
Очнулся от шума танковых моторов. Окоченевшее тело ныло — я же весь мокрый лежал на промерзшей земле. Выглянул наружу — над землей курится туман, неподалеку по дороге ползет колонна немецких танков — «Пантеры», «Тигры», «Фердинанды». В головной легковой машине офицеры: один из них, стоя в машине, оглядывает окрестность в бинокль. Колонна остановилась. Легковая машина поднялась на бугор и стала метрах в сорока от моей, копны. Офицер крикнул танкистам: «Маскировать машины! Поживее! Возможна авиация противника!» Легковой автомобиль перевалил через бугор.
И вот танки ползут вверх, автоматчики-танкисты нехотя соскакивают на землю, хватают охапки мокрой соломы и маскируют танки. Я лежу, оцепенев от ужаса, жду, что будет дальше. Не вижу выхода из своего нелепого и, казалось бы, совсем безвыходного положения. Автоматчики подбегают все ближе и ближе, вот-вот начнут растаскивать и мое укрытие. Инстинктивно пячусь назад, вылезаю из-под соломы и оказываюсь прямо в компании автоматчиков. Молниеносно соображаю, как действовать, хватаю охапку соломы и, шатаясь от нервного шока, подхожу к одному из танков.
— Greif zu! — кричу я.
— Schmeiss rauf![29] — отвечают сверху.
И я подбрасываю солому и, быстро повернувшись, спокойно, будто за новой охапкой, удаляюсь прочь, пряча «Вальтер» в карман. На меня смотрит немец, который присел по нужде тут же на краю кукурузного поля. Делаю вид, что не обращаю на него внимания, и чуть в сторонке присаживаюсь в той же позе… Немец на меня не смотрит, тогда я встаю и спокойно ухожу в кукурузные заросли. И тут меня охватывает неистовая слабость. Холодный пот бежит по лицу. Все тело трясет как в лихорадке, ноги подкашиваются. Я беру себя в руки и неимоверным усилием заставляю себя бежать…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});