— Благодарю, — бесцветно выдавил он. — Но, боюсь, не получится. Я не занимался психологией аборигенов Нирваны. И потом, мне необходимо ознакомиться с вводной кристаллозаписью.
Головы Волошин так и не поднял, боясь снова погрузиться в ее глаза. Он залпом выпил сок и встал.
— Приятного аппетита и спасибо за компанию, — поблагодарил он, глядя в стол, повернулся и пошел к выходу.
— Лев, погодите. Я вас провожу! — окликнул его Берзен, но Волошин, будто не слыша, быстрым шагом покинул столовую.
Только в коридоре, когда перепонка двери захлопнулась за ним, Волошин остановился, перевел дух и прислонился спиной к стене. Лицо пылало. Сбежал! Вот уж никогда не мог подумать, что способен испытывать чувства гимназистки девятнадцатого века…
Минуту спустя из столовой вышел Берзен.
— Лев!.. — позвал он. — А, вы здесь. Вы ведь не знаете, где находится гостевая комната.
— Потому и жду, — нашелся Волошин.
— Идемте. Это на втором этаже.
Они молча поднялись по пандусу на второй этаж, и лишь здесь Берзен заговорил.
— Сейчас я анализирую нашу беседу в кают-компании, — смущенно начал он, — и нахожу свое поведение несколько глуповатым…
Волошин не отреагировал. Он тоже ощущал себя не в своей тарелке после встречи со Статишей.
— Не думал, что разговариваю с профессиональным психологом, — продолжил Берзен.
— Но я уже говорил… — попытался возразить Волошин.
— Образование здесь ни при чем, — перебил Берзен. — Пусть психология — ваше хобби, но статья, с которой я знаком, написана вполне профессионально. Так что не прибедняйтесь. В нашей беседе вы были на шаг впереди меня в оценке ситуации.
— Вы имеете в виду замалчивание темы «особых условий»?
— Именно. Волошин улыбнулся.
— Так в чем дело? Как говорили древние: облегчите душу. Берзен остановился.
— А дело в том, что идея особых условий принадлежит не мне. Ткачику. Это биология. Собственно, я и пригласил Ткачи-ка на беседу, чтобы он объяснил суть эксперимента по снятию вторичных, или, как мы здесь говорим, эховых когитограмм.
Но затем я решил, что такое объяснение, прямо с порога, так сказать, может вызвать у вас активное неприятие методики…
Берзен замолчал, глядя мимо Волошина. Глаза его сузились, уголки губ опустились. Разговор явно не доставлял ему удовольствия.
— Чем же страшна методика? — спросил Волошин. Щека Берзена дернулась.
— Методика некорректна по отношению к законам ком-муникаторской деятельности, — через силу проговорил он.
— Вы хотите сказать: противозаконна? Берзен поднял на Волошина тяжелый взгляд.
— Нет. Я стараюсь всегда быть точным в формулировках. Именно некорректна.
— Пусть так. Но в чем же она, собственно, заключается? Щека Берзена снова дернулась.
— Как, по-вашему, можно назвать человека, судачащего о поступке своего товарища за его спиной? — спокойно произнес он, но лицо у него при этом было как у глубокого старика. — Я думаю, что завтра Ткачик сам вам расскажет суть методики. А может, и покажет… Ваша комната, — указал Берзен на дверь, возле которой они стояли. — Ужин, если не захотите спуститься в столовую, можете заказать по линии доставки… Время у нас адаптированное к нирванским суткам, составляющим двадцать один час тридцать две минуты земного времени. То есть наш час короче земного почти на семь минут… — Берзен замялся. — Кажется, все. До свидания. И… извините.
Он круто развернулся и пошел назад. Волошин посмотрел вслед и непроизвольно отметил у Берзена обширную багровую плешь, как и у стереошаржа на спине кибероида. Кибе-роид оказался бицефалом. Но сейчас это не вызвало у Волошина улыбки. Ошибся Берзен. Слишком высоко оценил его способности как психолога. Может, лишь психологию человека двадцатого века Волошин знал неплохо, почему и подумал, что Берзен, уходя в, разговоре от темы «особых условий», старается скрыть личные просчеты…
3
Псевдоокно в гостевой комнате открывало вид на безбрежное море леса с высоты порядка трехсот-четырехсот метров. Там гулял сильный порывистый ветер, гнул, трепал деревья, веером проходясь по лесу, изредка бросал на окно клочки низких редких облаков. За стеклом было солнечно, но, как почему-то казалось, холодно. Ветер подвывал в несуществующих щелях, вызывая в комнате ощущение промозглого сквозняка — видимо, предыдущий гость нирванской станции был натурой деятельной, живой и не терпел уюта. Это подтверждалось и минимальной обстановкой: лишь узкое жесткое ложе да стереопроектор у изголовья.
— Вы наш новый гость? — осведомилась комната.
— Да. Лев Волошин, текстолог из КВВЦ. Можно просто Левушка. — Волошин улыбнулся. Он любил фамильярничать с системой жизнеобеспечения. Иногда получались довольно забавные пассажи.
— Желаете что-либо перестроить в комнате?
— Пока нет. Пока я желаю принять душ.
— Пожалуйста.
Дальняя стена комнаты разошлась, и Волошин увидел небольшую голую площадку на вершине скалы, с которой открывался все тот же вид на лес.
— Это что — душевая? — недоверчиво спросил он.
— Да.
— Гм… — непроизвольно вырвалось у Волошина. Слов он не нашел.
Он вырастил стол, вынул из кармана систематизатор, положил на столешницу. Затем разделся, опустил одежду в приемный люк реактиватора и шагнул в душевую. И если бы не пронизывающий ветер, швырнувший его на стенку душевой кабинки, то он непременно распластался бы на полу от бешеного удара ледяного ливня, обрушившегося сверху.
— Спинку потереть, Левушка? — интимно осведомилась система жизнеобеспечения.
— Воду горячую! — придушенно заорал Волошин. — Убери ветер!
Ветер, швырявший его от стенки к стенке так, что создавалась жутковатая иллюзия, будто через мгновение он полетит вверх тормашками с головокружительной высоты, исчез, ударили горячие струи.
— Тише! — снова заорал Волошин. — И вообще подключи ко мне свои сенсоры!
Предыдущий гость-спартанец явно не любил, чтобы ему потворствовали, и выбирал режим жизни вопреки желаниям своего организма.
«Вот и первый пассаж, — запоздало подумал Волошин, вспомнив реплику системы жизнеобеспечения по повйду своей спины. — Один — ноль, только не в твою пользу».
Горячий душ сменился теплым, затем последовал комплекс биритмичного массажа, вода отключилась, а ионный душ быстро высушил тело. Волошин вышел из кабинки, и тут же в стене открылась ниша реактиватора с освеженной одеждой.
Лев оделся и принялся за переустройство комнаты. Первым делом погасил окно, но другого изображения не вызвал — во время работы он любил замкнутое уединенное пространство. Стол передвинул в угол, зажег над ним яркий точечный светильник, освещавший только столешницу, — от чего вся комната погрузилась в полумрак, вырастил жесткое кресло с подвижной спинкой. Затем занялся ложем — расширил его, умягчил и застабилизировал. И только потом взял в руки кристаллозапись, лежавшую на предметном столике стереопроектора.
Псевдоожиженный наполнитель кюветы был закристаллизован лишь наполовину — значит, сеанс рассчитан не более чем на пять часов. Волошин подбросил кювету в руке и неожиданно вспомнил, как долго и обстоятельно Берзен уверял его в том, что они не собираются проводить мнемоскопи-рование. Поколебавшись, он все же вставил кювету в сенсорный анализатор. Как и положено для любой кристаллозаписи суггестия изложения оказалась в норме, то есть в пять раз ниже, чем у учебно-воспитательной. Никто не собирался навязывать Волошину свою волю.
Хотя рядом никого не было, Лев густо покраснел. Все-таки углубленное изучение психологии человека двадцатого века наложило на него свой отпечаток: невольно и он начал подозревать, что кто-то ведет с ним двойную игру.
Он сел в кресло и поставил на стол кювету кристаллозаписи. Взгляд скользнул с нее на систематизатор, и ему вдруг захотелось послать к черту свои обязанности текстолога и заняться любимым делом. Желание было понятным — именно по ночам он совершал свои экскурсы в историческую психологию.
Система жизнеобеспечения уловила двойственность и нерешительность его поведения и предложила третий вариант:
— Быть может, Левушка поужинает?
— Нет! — вспылил Волошин. — Попрошу полностью отключиться и реагировать только на устные команды!
Он отодвинул систематизатор на край стола в тень — подальше с глаз, — отослал в стену стереопроектор и запросил текстуальный транслингатор. Вообще-то он не чуждался сте-реопро грамм, но только в качестве отдыха и развлечения, работать же предпочитал с печатным текстом. Причем предпочитал читать не с дисплея, а с отпечатанных листов. По его мнению, только тогда у человека вырабатывался четкий взгляд на исследуемую проблему.
