- Это что?
- Не знаю, наверное, город какой-то. Давай, не разговаривай, силы береги, а я пока тебе расскажу все, что вспомнил, почти все. Может, так и ты начнешь вспоминать, …, и это, сейчас я еще больше уверен, что там, где должен быть. Знаешь, ведь там, в реальном мире я парализован полностью…
Емельян говорил и говорил, рассказывая о своей жизни, кажется, ничего не упуская, а я слушал, не останавливая, и в голове моей то и дело возникали образы. Наверное, моя фантазия сразу же проецировала все слышимое в картинки, чтобы было лучше понять, но отчего-то все было таким настоящим, как будто бы я действительно смотрел, как Емельян пошел в армию, потом вернулся, поступил в институт и познакомился с красивой девушкой на курсе, как они мечтали, как они дружили… Я видел все его радости и печали, видел, как рухнули его мечты, когда случилось самое страшное в его жизни. Ощутил, как он мысленно тогда простил свою девушку, внезапно бросившую его на четвертом курсе. Я почувствовал себя на месте этого сильного человека, оказавшегося на многие годы в плену собственного тела.
- Знаешь, я начал веровать сильно, хотя и был крещенным с рождения. Но до этого как-то не обращался к богу, а когда появилось много времени, то оставалось лишь мысленно молиться, и я молился…
Минуты шли одна за другой, время от времени речь Емели озвучивалась треском чего-то, а очередная вспышка боли проходила по всему телу, но я не жаловался, продолжая предельно внимательно слушать и сопереживать, параллельно проживая жизнь этого человека и осознавая, что передо мной сидит поистине богатырь, какого в пору всяким религиозным деятелям при жизни причислять к святым. Вот кто действительно принял на себя все муки с предельной стойкостью и не сломался, не отступил, не приказал машине пустить себе по капельнице тихий яд. Я слушал и, кажется, рыдал, но не от боли, теперь ее не было, точнее, мне на нее было плевать, я слушал и жил тем, что рассказывал мне мой друг, решивший открыться так, как не открываются ни перед кем. Теперь я знал, что передо мной сидит именно друг, надежный человек, который никогда ни при каких обстоятельствах не отступится, не бросит, не предаст…
- На вот, попей, теперь можно, - в горло ворвалась благостная живородящая влага, и я принялся жадно глотать: - Не спеши, по чуть, много в первый раз нельзя. Вот так, ну все, чуть позже еще можно будет.
- Спасибо.
- Не за что, с такими успехами скоро и поесть сможешь, тогда восстанавливаться станет легче. Я как раз свежего оленя забил.
- Ты охотиться умеешь?
- Не особо, просто они тут не очень-то пуганные. Днем, ночью тут другие звери, наши знакомцы на них по ночам охотятся.
- И как вы против них?
- Никак, я же говорил, они нас как будто бы не видят, пока почти в упор не подойдут. Отдыхай, силы лучше используй на восстановление.
- Что по мне ползает?
- Пиявки.
- А?! Откуда?!!
- Ты занес. Мы тебя приволокли сюда под тень от солнца, положили, ну вокруг сразу все начало гнить, да так быстро, даже земля принялась сжижаться, а через пять минут ты уже лежал будто бы в болотце. Я тебя переволок в сторону, пять минут, и снова ты в болотце. А потом из него пиявки повылазили и принялись тебя есть.
- А чего ты их не снял?!!
- Так зачем? Они же лечат, гнойники вскрывают, высасывают, черную кровь тоже забирают, чистят всего. Те, что нажрутся, отваливаются и падают в болотце, оттуда сразу на смену лезут новые.
- Бр-р-р-р-р-р! Ненавижу пиявок!!!
- А как думаешь нам все это видеть? Но кое-как начали есть, голод все же взял верх. Ладно, потерпи немного, они, кажется, почти закончили, но их меньше это точно.
Время тянулось слишком долго, как и всегда, предательски издеваясь и предпочитая пролетать за мгновения в более важные моменты жизни. Восстановление не ускорялось даже после того, как я пожевал свежезапеченного мяса и повторил эту приятную процедуру чуть позже, но с гораздо большим куском мяса. Но боль отошла, хотя, полагаю, это не заслуга еды, а тех же пиявок, обезболивающих своими инъекциями, если они здесь такие же, как описывались в учебниках по биологии.
Мои соратники все это время находились рядом, Емельян продолжал о рассказывать о том, что вспомнил, Хранитель молчаливо слушал, что-то готовя на костре в котелке, не весть откуда взявшемуся. А я лишь лежал, явственно ощущая, как склизкие черви ползают по моему телу меж мышц и сухожилий. Хорошо, что не лезли на лицо, иначе бы я не выдержал, увидев тех новообретенным зрением. А еще никогда не думал, что валяться в грязи может быть так приятно, теперь я понимаю, от чего поросята обожают целые дни проводить в канавах.
- Вот же раскаркался, - буркнул Емельян, обратив свой взгляд на сидевшего в ветвях черного ворона: - Лети уже отсюда!
- Не улетит, - отозвался Хранитель: - Его дело следить.
- За нами?
- А кого-то еще здесь видишь?
- Для кого?
- Для хозяина.
- А кто хозяин?
- А это у него, - библиотекарь своим посохом указал в сторону сидящего ворона: - Спроси.
- Ага, так он и ответит.
- Может и ответит, мне не ведомо.
- А если его прогнать?
- Далеко не улетит, всегда будет рядом.
- Эх… лук бы да стрелы.
- По что тебе?
- Пристрелить его.
- Убить черного ворона – беду на себя накличеть. Тот, кто Ворона видал,
Знает силу мрака…
***
Освещенная комната наполнялась солнечными зайчиками, радостно поигрывающими как будто бы живыми. Детские голоса доносились одновременно отовсюду, хотя дверь в комнату была закрыта. Я встаю с широкой постели, направившись к двери, ступая босыми ногами по гладкому камню, отчего-то теплому. Дверь не скрипнула петлями, легко подавшись наружу и впуская в другую комнату, еще больше, но также освещаемую солнечным светом, проникающим сквозь узорчатые окна.
Голоса детей усилились, как будто бы вокруг меня носилась детвора, но я никого не видел, продолжая идти дальше и выйдя в широкий, но пустой коридор. Несколько шагов по нему, и голоса детей вдруг стихли, вокруг осталась лишь тишина. Я дернулся, оглядываясь по сторонам, но ничего не менялось, я – один. Невольно упираюсь рукой о стену и, уже похрамывая подобно старику, ковыляю в большой зал с лавками и стульями по стенам.
Шаг, и я замираю, сгорбившись под тяжестью собственного тела, переставшего слушаться и напомнившего обо всех многолетних болячках. Ссохшиеся ноги дрожат от накатившей немощности, руки обвисли двумя непослушными огузками, награжденными хроническим артритом суставов. Дышать тяжело, а камни в почках предсказывают вечернюю грозу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
