О дьявольских чудесах речи больше идти не могло. Сестра Иоанна перестала быть королевой одержимых, она стремилась к прижизненной канонизации. Первое из ее «божественных чудес» произошло в феврале 1635 года. Однажды Исакаарон признался, что три неведомых колдуна, два из Лудена и один из Парижа, завладели тремя освященными просфорами, дабы сжечь их в огне. Сурен немедленно велел Исакаарону отправляться в Париж, чтобы извлечь просфоры из-под матраса, где они были спрятаны. Исакаарон отправился в путь и не вернулся. В помощь ему откомандировали Валаама. Тот сначала упрямился, но все-таки, не выдержав схватки с ангелами, повиновался. Бесам было велено принести просфоры на следующий день, когда закончится послеобеденный экзорцизм. В назначенный час Валаам и Исакаарон предстали перед Суреном и, после судорог и конвульсий, объявили, что просфоры спрятаны в нише над алтарем. «Тут демоны заставили тело настоятельницы вытянуться до необычайной длины». Иоанна была маленького роста, но ее неестественно вытянувшаяся рука достала до ниши и вынула оттуда листок бумаги, в который были завернуты три просфоры.
Этот фокус, весьма неуклюжий, Сурен счел великим знамением. Но в автобиографии сестры Иоанны история с просфорами упоминается лишь мельком. Возможно, она стеснялась трюка, с помощью которого одурачила своего доверчивого наставника. Или же, с ее точки зрения, чудо оказалось недостаточно значительным? Да, она участвовала в этой истории, но на вторых ролях. Ей же хотелось сотворить чудо, которое будет принадлежать ей и только ей. Осенью того же года ее мечта осуществилась.
В конце октября, поддавшись давлению со стороны орденской братии, провинциал Аквитанский велел Сурену возвращаться в Бордо, а на его место назначил иного, менее эксцентричного монаха. Когда эта новость дошла до Лудена, Левиафан пришел в восторг, а сестра Иоанна, напротив, впала в уныние. Она чувствовала: нужно что-то делать. Стала молиться святому Иосифу, и он даровал ей веру, что «Господь поможет нам одолеть этого гордого демона». Три или четыре дня настоятельница болела, не вставала с кровати, а потом ей стало лучше, и она попросила устроить обряд экзорцизма. «Так случилось, что в тот день (5 ноября) многие достойные люди пришли в храм, чтобы посмотреть на экзорцизм — я усматриваю в этом особую милость Господа». («Особая милость» бывала явлена всякий раз, когда в церковь приходили какие-нибудь важные персоны. Именно в присутствии аристократии бесы и свершали самые живописные свои деяния).
Начался экзорцизм, и сразу же «появился Левиафан, самодовольно хвастаясь, что одержал победу над служителем церкви». Сурен призвал беса к смирению, требуя, чтобы тот поклонился Святым Дарам. Как положено, Левиафан завыл и задергался. «Но Господь в извечном милосердии Своем дал нам то, на что мы не осмеливались и надеяться». Левиафан простерся ниц (собственно говоря, это сделала сестра Иоанна) у ног экзорциста. Бес признал, что плел козни против доброго имени Сурена, и стал молить о прощении. Потом, пройдя судорогой по телу настоятельницы, Левиафан покинул свою жертву — навсегда. Это был истинный триумф для Сурена и его методы. Прочие экзорцисты изменили свое отношение к Жан-Жозефу, и провинциал решил дать Сурену еще один шанс.
Сестра Иоанна добилась того, чего хотела, а главное — продемонстрировала, что и сама может властвовать над дьяволами. Они способны превратить ее в юродивую, но и сама она, при желании, может сделать так, что они вообще исчезнут.
После бегства Левиафана на лбу у настоятельницы появился красный крест и оставался там в течение целых трех недель. В качестве чуда это выглядело неплохо, но требовалось что-нибудь поэффектней.
К делу подключился Валаам. Он заявил, что готов покинуть тело настоятельницы, но на память напишет у нее на левой руке свое имя, и надпись эта останется до самой ее смерти. Сестре Иоанне не понравилась перспектива всю жизнь расхаживать с автографом нечистого. Если уж Валаам хочет оставить надпись, то пусть это будет имя святого Иосифа.
Следуя совету Сурена, она девять раз совершила моления в честь этого святого. Валаам всячески пытался воспрепятствовать благому замыслу. Настоятельница чувствовала себя слабой и больной, но не отступалась. Однажды утром, накануне мессы Валаам и Бегемот (бесы злобного хохота и кощунства) залезли к ней в черепную коробку и устроили такой дебош, что сестра Иоанна не смогла совладать с собой. Повинуясь неодолимому желанию, она бросилась в трапезную и там «набросилась на еду с неутолимой жадностью и съела больше, чем трое изголодавшихся людей за целый день». После такой трапезы причащаться было нельзя, и это ставило весь замысел под угрозу.
Охваченная горем, сестра Иоанна воззвала к Сурену о помощи. Он надел ризу и взялся за дело. «Снова в меня вселился бес и вывернул меня наизнанку, да так обильно, что это превосходило все человеческие возможности». Потом Валаам поклялся, что теперь желудок монахини совершенно пуст, и отец Сурен допустил свою подопечную к причастию. «Лишь благодаря этому я исполнила служение святому Иосифу до конца».
29 ноября бес злобного хохота наконец удалился. При этом событии, среди прочих зрителей, присутствовали два англичанина: Уолтер Монтегю, сын первого графа Манчестера, недавно перешедший в католичество и веривший в чудеса с рвением неофита, а также его юный друг и протеже Томас Киллигрю, будущий драматург. Через несколько дней Киллигрю написал другу в Англии длинное письмо, описывая все, что видел в Лудене1. Киллигрю пишет, что зрелище «превзошло все его ожидания». Гуляя по церкви, он увидел, как четыре или пять монахинь тихо молятся, преклонив колени, а у них за спиной стоят экзорцисты, держа в руке веревку, привязанную к шее каждой из монахинь. С веревки свисали маленькие крестики — это был «поводок», при помощи которого экзорцист мог удерживать беснующихся чертей в повиновении. Пока же, впрочем, все было тихо и спокойно. «Я не увидел ничего примечательного, кроме этих коленопреклонений». Но полчаса спустя две из монахинь пришли в возбуждение. Одна вцепилась монаху в горло, а другая высунула язык, обняла экзорциста за шею и попыталась поцеловать. Все это время раздавался дикий вой. Потом Томаса позвал Уолтер Монтегю, чтобы посмотреть на то, как одержимые монахини будут угадывать мысли на расстоянии. С Монтегю у бесов проблем не возникло, однако мысли самого Томаса Киллигрю разгадать они не смогли. Все время бесы возносили моления за Кальвина и проклинали римско-католическую церковь. Потом один из бесов вдруг исчез. «Туристы» спросили, куда он подевался. Монахиня ответила так непристойно, что редактор «Европейского журнала» не осмелился напечатать ее ответ.
Затем начался экзорцизм хорошенькой сестры Агнессы. Я уже рассказывал, как Киллигрю описывает эту сцену. Зрелище того, как двое крестьян держали девушку за руки, а монах торжествующе топтал ногами ее белую шею, наполнило сердце юного кавалера ужасом и отвращением.
В первый (и, видимо, в последний) раз это письмо было опубликовано в «Европейском журнале», февральский выпуск 1803 года. (Примеч. авт.).
На следующий день все началось заново, но на сей раз спектакль вышел более интересным. Киллигрю пишет: «Когда молитвы закончились, она (настоятельница) обернулась к монаху (Сурену), и он набросил ей на шею веревку с крестами, завязав ее в три узла. Монахиня все это время стояла на коленях и молилась. Потом встала, поклонилась перед алтарем и уселась на подобие кушетки, специально установленной в часовне для экзорцизма. (Интересно, сохранился ли до наших дней этот прообраз кушетки из психоаналитического кабинета?) Опустившись на это сиденье, монахиня проявила столько смирения и терпения, что можно было подумать, будто молитвы монахов уже вернули ее на путь добродетели и изгнали дьявола. Настоятельницу привязали двумя веревками, обхватив одной из них вокруг талии, а второй вокруг ног. Когда к лежащей приблизился священник со Святыми Дарами, она тяжело вздохнула и вся задрожала, словно ее должны были подвергнуть пыткам. Но вела себя она при этом все так же смиренно. Впрочем, и остальные монахини проявляли не меньше кротости. Во время экзорцизма одна из них сама легла на кушетку и призвала монахов, чтобы они покрепче ее связали. Странно видеть, как пристойно и целомудренно ведут себя монахини, когда они находятся в своем обычном состоянии. Лица их скромны, как и подобает девам, посвятившим свою жизнь вере. Вот и настоятельница в начале экзорцизма лежала мирно и спокойно, и можно было подумать, что она спит…»
Сурен взялся за дело, и через несколько минут перед ним предстал Валаам. Последовали стоны, вопли, страшные кощунства, чудовищные гримасы. Внезапно живот сестры Иоанны начал раздуваться и вскоре выглядел так, будто монахиня находилась на последней стадии беременности. Раздулись и груди, словно не желая уступать животу. Экзорцист приложил священные реликвии к опухолям, и те немедленно спали. Киллигрю шагнул вперед и дотронулся до руки монахини. Кожа была холодной, пульс медленным и спокойным. Но настоятельница оттолкнула его и принялась сдирать с себя головной убор. Обнажилась наголо стриженная голова. Иоанна закатила глаза, высунула язык — он был распухшим, черным и пупырчатым, словно плохо выделанная кожа. Сурен развязал одержимую, повелев Валааму склониться перед Святыми Дарами. Сестра Иоанна соскользнула с кушетки на пол. Долгое время Валаам упрямился, но в конце концов исполнил положенный обряд. «Потом, — пишет Киллигрю, — все еще лежа на спине, она изогнулась дугой и, отталкиваясь ногами, поползла по полу, причем опиралась на свой голый череп. Принимала она и иные противоестественные позы, подобных которым я никогда не видел и ранее почитал невозможными для человека. Причем продолжалось все это очень долго, не менее часа, и за все это время она не пролила ни капельки пота, не сбилась с дыхания». Язык Иоанны свисал на сторону, «раздутый до невероятных размеров; рот перестал закрываться. Потом я услышал, как она визжит, будто ее рвут на куски. Она все время повторяла одно слово: «Иосиф». Тут все монахи вскочили и принялись кричать: «Знак, сейчас появится знак!» Один из них взял ее за руку и стал смотреть. Мистер Монтегю и я сделали то же самое. Я увидел, как кожа ее руки краснеет, вдоль вены появляются красные пятна, складывающиеся в буквы. Получилось слово «Иосиф». Иезуит сказал, что бес заранее обещал, что так и будет».
