Почему-то, когда я думаю о тебе, я вспоминаю Карину, первую любовницу, которая была у меня после развода. Я был верным мужем – и потому Карина оказалась моей второй женщиной. Я помню, мы пришли ко мне, и я отошел к бару налить вина, а она сразу начала раздеваться, и когда я обернулся, я увидел, как она сбрасывает с плеч расстегнутое платье. Кожа ее показалась мне сияюще-белой, а сама Карина – Снежной Королевой, пришедшей за Каем. Это было так прекрасно и так страшно, что я зажмурился и до боли впился ногтями в собственные ладони.
Ксения, Ксения, Ксения. Когда я думаю о тебе, этот страх снова ко мне возвращается. Мне кажется: ты столь прекрасна, что я не выдержу. Ты сидела со мной, когда я болел, ты резала свою кожу, когда я плакал от боли – и я бы хотел отплатить тебе. Когда ты придешь, я срежу кожу со своих рук, вырежу свои глаза, лоскутами сдеру свою плоть, выпотрошу свой живот, взломаю грудную клетку. Я умею это делать, милая Ксения, поверь мне. Я бы сложил к твоим ногам кучку ногтей, сорванных с пальцев, отрезанные соски, губы, вывернутые наизнанку, и увенчал бы эту пирамиду скользкими глазными шарами, вынутыми из моих глазниц. Вот он я, милая Ксения, вот он я, распахнутый до самых глубин, единственный дар, который могу тебе принести. Скажи, что ты не откажешься от моего подарка.
Я боюсь, она не примет моего дара. Боюсь, что встреча с ней меня убьет. У меня богатое воображение, я много раз представлял наше свидание, но в последнее время ничего не получается.
Я пытаюсь придумать хэппи-энд и не могу.
У меня богатое воображение, но в последнее время оно подводит меня. Мне все труднее верить, что Ксения меня любит, все труднее представлять ее. Ксения Ионова, IT-менеджер, главный редактор отдела новостей вымышленной газеты, локальная звезда русского Интернета, женщина, которая любила, чтобы ей делали больно. Худые плечи, обкусанные пальцы, черные волосы. Женщина, которую я люблю. Женщина, которой никогда не существовало.
Моя астральная сестра, ты вытирала пот с моего лба, когда я болел, ты держала меня за руку, ты плакала вместе со мной, когда черный кокон окутывал меня, словно облако, словно удушающие спирали, словно волосы медузы, ты резала свою кожу, когда мое сердце обливалось кровью. Моя возлюбленная, я выдумал тебя. Я выдумал тебя от начала до конца, от искусственной трели микрочипа до одинокой ночи после похорон.
Я выдумал твою газету, я выдумал твой сайт. Мне нравилось представлять, как люди вздрагивают, увидев баннер «маньяк убивает здесь» – будто надпись МОСГАЗ над мирным Лужковским городом. Мне так хотелось, чтобы люди не забывали обо мне. Чтобы попытались понять.
Чтобы все эти убийства были не напрасны.
Да, я признаюсь: я выдумал тебя, милая Ксения. И, значит, ты не придешь ко мне завтра и я тебя не убью. Хватит ли этого, чтобы у истории был счастливый конец?
Или, может быть, надо сознаться во всем? Сказать: не было никаких убийств. Я же всегда был добрым мальчиком, был добрым и остался добрым. Я люблю людей, и от жалости к ним у меня перехватывает горло. Я теряю сознание при виде крови. Я плачу при мысли о чужой боли.
Значит, не было ничего, о чем я рассказал. Ни пыточного подвала, ни расчлененных трупов, ни девушек, которых я сочинял одну за другой. Ни успешного неудачника Алексея, ни бизнес-леди Ольги с ухоженными руками, ни ее брата-пидора Влада, ни легкомысленной Марины с маленьким Глебом – никого из них никогда не существовало. А Майк? Майк был, и девушка-фокстерьер была: я в самом деле снял ее в клубе и трахнул, совсем не так, как рассказал здесь – мы были слишком пьяны, и я даже не помню, кончила ли она.
Впрочем, ладно. Мне никогда не удавалось снять незнакомую девушку в клубе. Сознаюсь: ни Майка, ни Алисы – никого из них не было. Да и клуба такого не существует, хотя это и не важно.
Не было всей этой крови, отрезанных рук и ног, вырванных глаз, ожерелий из сосков, распоротых грудных клеток. Ничего. Только тишина в ночной квартире, темнота в одинокой комнате, пустота в открытых глазах.
Это ли не счастливый конец, в самом деле? Морок рассеялся, можно снова ходить по улицам и не бояться. Московского маньяка больше нет, да и не было никогда.
Я все выдумал.
Впрочем, нет. Был всего один эпизод, только один.
Я вышел на кухню, открыл ящик, достал нож и воткнул себе в бедро.
Только это, больше ничего.
Только черный кокон тоски, только отчаяние и безнадежность, только фантазии и сны.
Если человек убивает – он маньяк, выродок и убийца, его надо уничтожить, он не достоин жалости и сострадания.
А если человек мечтает об убийстве – кто он? Пусть у него жена и дети, он ходит на работу, смотрит кино, читает книжки. И только иногда среди бела дня, в метро, дома, в кафе – он вдруг видит, как ломоть за ломтем, лепесток за лепестком сходит мясо с живого человеческого тела. Как мачете обрушивается на женскую грудь. Как вырезанный глаз перекатывается в распоротом животе.
Вообразите: эти видения преследуют вас днем и ночью. Когда вы беседуете с коллегами. Когда занимаетесь любовью. Когда играете с вашими детьми.
Вы не знаете, откуда взялись эти видения, знаете только: они как-то связаны с самым главным для вас, с тем, что и делает вас человеком.
У вас есть работа, любимая жена, дети и друзья. И в один прекрасный день вы выходите на кухню, берете нож и втыкаете в собственное бедро.
Человек стоит, и кровь течет у него по ноге.
Вот и все.
Может, лучше считать его убийцей?
Тогда мы быстренько подгоним милицию, арестуем преступника и благополучно завершим нашу историю.
Сегодня утром я стоял у окна и смотрел, как во дворе раскачивались на качелях две девушки. Им было лет по семнадцать, они сбросили куртки, и два светлых пятна летних рубашек то взлетали, то опускались. Длинные волосы развевались по ветру. Когда качели замедлили ход, я заметил: у одной из них сквозь белую ткань просвечивает красное белье. Даже из окна было видно – у нее большая, красивая грудь. Я различил глаза, голубые, как осколки неба, чуть припухшие губы, левое ухо, в котором было не то три, не то четыре сережки. Ее подруга стояла ко мне спиной, и я видел только рыжие волосы, вверх и вниз, волна за волной, вместе с качелями.
Я долго смотрел на них. Они были прекрасны.
Я никого не хотел убивать.
54
Душный, одуряюще-сладкий запах. С трудом открывает глаза, такая боль, точно в голове что-то взорвалось. Низкий потолок, грязные, в бурых потеках, бетонные стены, яркий, как в операционной, свет, большой цинковый стол посредине, на нем – Ксенины сумочка и плащ, весь в грязи, непоправимо испорчен. Превозмогая пульсирующую боль в затылке, поворачивает голову: кольца в стенах, веревочные петли под потолком. Странно, но она не связана: сидит на металлическом стуле, худые руки с обкусанными ногтями лежат на коленях. Слышит голос: извини, что так пришлось. Ничего не помнит, острая боль, грязный снег московской мостовой. Вот, значит, как оно бывает. Смотрит прямо на него, говорит: ну, чего уж тут. Он стоит, прислонившись к грязной стене. Сколько раз она представляла его: как маньяка-убийцу, как alien'a, как человека, написавшего «я тебя люблю», – но он не похож на то, что она выдумывала. Стоит, прислонившись к грязной стене, чуть улыбается: Я немного волнуюсь, не знаю, что тебе предложить. Может быть, ты голодна? хочешь, я приготовлю ужин?
Тошнота подкатывает к горлу. Ксения качает головой. Все с той же улыбкой он спрашивает: Может быть, ты сразу хочешь заняться любовью? Я хочу, чтобы все скорее кончилось, думает Ксения и не говорит ни слова. Посмотри, что я для тебя приготовил, смотри. Подходит к столу, отодвигает плащ, кладет на цинковую поверхность металлический ящик, открывает и начинает вынимать оттуда инструменты:
Вот скальпель, чтобы резать, вот еще один, посмотри, какой острый, вот пинцет, чтобы вырывать волосы, знаешь, сколько времени уходит, чтобы вырвать все волосы на лобке? вот ножовка – пилить кости, вот щипцы – рвать кожу, вот молоток и гвозди, тесак и плоскогубцы, стамеска и бритва. Вот набор кляпов, всех размеров, вот, даже с шипами внутри, они входят в язык, тут главное, чтобы не захлебнулась кровью, вот крючья, вот иглы, вот цепочки, вот шило, спицы, зажимы, посмотри, ты никогда такого не видела, этого не купишь в магазине, подойди, дай я помогу тебе подняться.
Протягивает крепкую, сильную руку. Ксения всегда представляла себе маньяка маленьким, худым, жалким. Руки Ксения не берет, сама встает, морщась от боли в затылке. Опирается на стол, и смотрит, как он достает все новые и новые инструменты, раскладывает под ярким хирургическим светом, приговаривает: ну, разве не красота?
А вот это набор хлыстов, пощупай, нет, ты только пощупай, не ваши кожаные игрушки, тут с одного удара можно рассечь кожу до кости, а вот это железный прут, пробивает грудную клетку, если прицелиться, можно попасть в сердце, а вот колышки, забивать между пальцев, вот соль, посыпа ть раны, вот кислота, вот немного бензина, вот каустик, вот шприцы для инъекций, вот щипчики для ногтей, жалко, тебе неактуально, вот щипцы – вырывать зубы, если маленький рот, ну, понимаешь, помогает при минете, вот стрелы для «дартс», специально заточенные, вот еще ножи, посмотри, потрогай, настоящая вещь, острые как бритва.
