Твой путь, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, наставительный. Ты оставляешь меня в целительной тьме, где мне нечего видеть или искать. Ты не свет, что сияет во тьме,[221] не спаситель, устанавливающий вечную истину и тем гасящий ночной свет человеского понимания. Ты оставляешь место для глупости и шуток других. Ты ничего не хочешь, благословенный, от других, вместо этого ты ухаживаешь за цветами в своем саду. Тот, кто нуждается в тебе, спрашивает тебя и, о умный ΘΙΛΗΜΟΝ, я полагаю, ты также спрашиваешь тех, от кого тебе что-то нужно, и ты платишь за то, что получаешь. Христос сделал людей жаждущими, ведь с тех пор они ожидают даров от своих спасителей, ничего не давая взамен. Давание столь же незрело, как и сила. Тот, кто дает, полагает себя сильным. Добродетель дарения — небесно-голубая мантия на плечах тирана. Ты мудр, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, ты не даешь. Ты хочешь, чтобы сад цвел и чтобы все росло из самого себя.
Я славлю, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, что ты не действуешь как спаситель, ты не пастырь, отправляющийся за отбившейся овцой, ведь ты веришь в достоинство человека, который не обязательно является овцой. Но если он окажется овцой, ты оставишь ему права и достоинство овцы, ведь с чего бы овце делаться человеком? Людей и так более чем достаточно.
Ты знаешь, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, мудрость вещей грядущих, потому ты стар, о, такой древний, и как ты возвышаешься надо мной в годах, ты возвышаешься над настоящим в будущности, и длина твоего прошлого неизмерима. Ты легендарен и недостижим. Ты был и будешь, периодически возвращаясь. Твоя мудрость невидима, твоя истина неведома, вечно неистинная в любое отдельное время, но истинная в вечности, но ты выливаешь живую воду, от которой цветут цветы в твоем саду, звездную воду, росу ночи.
Чего тебе нужно, о, ΘΙΛΗΜΟΝ? Тебе нужны люди ради маленьких вещей, ведь все более великое и величайшее в тебе. Христос испортил людей, ведь учил, что они могут быть спасены только одним, а именно Им, Сыном Бога, и с тех пор люди вечно требовали великие вещи от других, особенно их спасение; и если овца где-то терялась, она винила пастуха. О, ΘΙΛΗΜΟΝ, ты человек, и ты доказал, что человек не овца, ведь ты ищешь величайшее в себе, и потому оплодотворяющая вода течет в твой сад из неистощимых кувшинов.
[H1 150] Одинок ли ты, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, я не вижу окружения и спутников вокруг тебя; ΒΑΥΚΙΣ лишь твоя другая половина. Ты живешь с цветами, деревьями и птицами, но не с людьми. Не должен ли ты жить с людьми? Ты все еще человек? Ты ничего не хочешь от людей? Ты не видишь, как они держатся вместе и распускают слухи и детские сказки о тебе? Не хочешь ли ты выйти к ним и сказать, что ты человек и смертен, как они и хочешь их любить? О, ΘΙΛΗΜΟΝ, ты смеешься? Я понимаю тебя. Только что я вбежал в твой сад и хотел вырвать у тебя то, что должен был понять в самом себе.
О, ΘΙΛΗΜΟΝ, я понимаю: немедленно я превратил тебя в спасителя, который дает поглотить себя и связывает дарами. Таковы люди, думаешь ты; они все еще христиане. Но они хотят еще больше: они хотят тебя как ты есть, иначе ты не был бы для них ΘΙΛΗΜΟΝ, и они были бы безутешны, если бы не нашли для своих легенд носителя. Потому они тоже рассмеялись бы, если бы ты подошел и сказал, что смертен, как они, и хочешь их любить. Если бы ты так поступил, ты не был бы ΘΙΛΗΜΟΝ. Они хотят тебя, ΘΙΛΗΜΟΝ, а не другого смертного, который болеет теми же болезнями, что и они.
Я понимаю тебя, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, ты настоящий влюбленный, ведь ты любишь свою душу ради людей, потому что им нужен царь, который живет из самого себя и не находится ни у кого в долгу за свою жизнь. Потому ты им нужен. Ты исполняешь желание людей и исчезаешь. Ты сосуд басен. Ты бы обесчестил себя, если бы вышел к людям как человек, ведь они рассмеются и назовут тебя лжецом и мошенником, потому что ΘΙΛΗΜΟΝ не человек.
Я видел, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, эти морщины на твоем лице: некогда ты был юн и хотел быть человеком среди людей. Но христианские животные не любили твою языческую человечность, ведь чувствовали в тебе то, что им нужно. Они всегда искали меченого, и когда поймали его где-то в свободе, они заперли его в золотой клетке и отняли его маскулинную силу, так что он был обездвижен и сидел в молчании. Тогда они славили его и сочиняли о нем байки. Я знаю, они называют это почитанием. И если они не найдут подлинного, у них по крайней мере есть Папа, который занят представлением божественной комедии. Но подлинный всегда отрекается от себя, ведь он не знает ничего более высокого, чем быть человеком.
Ты смеешься, о, ΘΙΛΗΜΟΝ? Я понимаю тебя: тебе надоело быть человеком среди других. И поскольку ты подлинно любил быть человеком, ты добровольно спрятал это, чтобы быть для людей по крайней мере тем, что они хотели иметь от тебя. Потому я вижу тебя, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, не с людьми, а лишь с цветами, деревьями и птицами и текущими водами, и это все рано не порочит твою человечность. Ибо для цветов, деревьев, птиц ты не ΘΙΛΗΜΟΝ, а человек. Но какое одиночество, какая нечеловечность!
[H1 152] Почему ты смеешься, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, я не могу тебя понять. Но разве я не вижу голубой воздух твоего сада?Что за счастливые тени окружают тебя? Это солнце очерчивает голубых полуденных призраков вокруг тебя?
Ты смеешься, о, ΘΙΛΗΜΟΝ? Увы, я понимаю тебя: человечность для тебя совершенно поблекла, но для тебя восстала ее тень. Насколько более велика и счастлива тень человечности, чем сама человечность! Голубые полуденные тени мертвых! Увы, вот твоя человечность, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, ты учитель и друг мертвых. Они стоят, завывая, в тени твоего дома, они живут под ветвями твоих деревьев. Они пьют росу твоих слез, они согревают себя добротой твоего сердца, они жаждут слов твоей мудрости, которые кажутся им полными, полными звуков жизни. Я видел тебя, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, в полуденный час, когда солнце стоит выше всего; ты стоял, разговаривая с голубой тенью, кровь приливала к ее макушке и священное мучение омрачало ее. Я могу предположить, о, ΘΙΛΗΜΟΝ, кем был твой полуденный гость.[222] Как же я был слеп, какой я был дурак! Это ты, о, ΘΙΛΗΜΟΝ! Но кто я! Я иду своей дорогой, качая головой, и взгляды людей следуют за мной, и я остаюсь безмолвным. О, безысходное безмолвие! / [H1 153]
О, повелитель сада! Издали я вижу твое темное древо в сиянии солнца. Моя улица ведет в долину, где живут люди. Я странствующий нищий. И я остаюсь безмолвным.
Убийство тех, кто притворяются пророками — приобретение для людей. Если они хотят убийства, они могут убить своих ложных пророков. Если уста богов остаются безмолвными, каждый может слушать собственную речь. Тот, кто любит людей, остается безмолвным. Если учат только ложные учителя, люди убьют ложных учителей и обретут истину даже на пути своих грехов. Только после темнейшей ночи будет день. Так скрой огни и оставайся безмолвным, чтобы ночь стала темной и бесшумной. Солнце восходит без нашей помощи. Только тот, кто знает темнейшую ошибку, знает, что такое свет.
О, повелитель сада, твоя магическая роща сияла мне издалека. Я почитаю твое обманчивое одеяние, отец обманчивых огней. / [Image 154][224]
Я продолжаю свой путь в сопровождении отлично отполированного стального клинка, закаленного в десяти огнях, осторожно упрятанного в моей мантии. Втайне под платьем я ношу кольчугу. Накануне вечером я воспылал любовью к змеям и разрешил их загадку. Я сел перед ними на горячих камнях у дороги. Я знаю, как ловко и жестоко поймать их, этих холодных дьяволов, хватающих зазевавшихся за пятку. Я стал их другом и играл на мягко звучащей флейте. Но я украшаю свою пещеру их ослепляющими шкурами. Идя своим путем, я подошел к красному камню, на котором лежит огромная переливающаяся змея. Поскольку теперь я научился у ΘΙΛΗΜΟΝ магии, я снова вынул свою флейту и сыграл нежную магическую песню, чтобы заставить ее поверить, что она — моя душа. Когда она была достаточно околдована, / [Image 155][225] {2} [I][226] я сказал ей: «Сестра моя, душа моя, что скажешь?» Но она ответила, льстиво и потому терпимо: «Я дам всему, что ты делаешь, порасти травой».
Я: «Это звучит успокаивающе, но сообщает не много».
З.: «Ты хочешь, чтобы я сказала много? Я могу быть и банальной, как ты знаешь, и удовлетвориться этим».
Я: «Это трудно для меня. Я считаю, что ты тесно связана со всем потусторонним,[227] со всем величайшим и необычным. Потому я думал, что банальность чужда тебе».
З.: «Банальность — часть меня».
Я: «Это было бы менее поразительно, если я бы сказал это о себе».
З.: «Чем более необычен ты, тем более обычной могу быть я. Для меня это настоящая передышка. Думаю, ты ощущаешь, что мне не нужно мучать себя сегодня».
Я: «Я чувствую это, и беспокоюсь, что твое древо больше не принесет мне никакого плода».
З.: «Уже беспокоишься? Не будь глупым и дай мне отдохнуть».
