Лапа был пижон, пижонище – причем в самом кондовом смысле. Одевался он всегда по-разному, но всегда не просто тщательно: изобретательно, азартно. С тем упоенным интересом к мельчайшим деталям прикида, что отличал, верно, героев Дюма, придирчиво различавших нюансы манжетных кружев или шитья перевязи… Сие не означает вовсе, что Глеб циклился на тряпках: одежка была всего лишь частным проявлением общего Глебова “метода осуществления жизни”, каковой жизни он был не любитель, а – профессионал.
Помимо одежки, Лапа знал толк в кухнях (и сам готовил отменно, с изъебистой шефповарской лихостью), табаках, винах, вообще алкоголе, женщинах, машинах (и менял их часто: от оригинального кургузого “мини-купера” до насекомовидного родстера “Chrysler Prowler”… – как, впрочем, и женщин), яхтах, часах и почти всей прочей глянцевожурнальной инфантильной атрибутике. За показательным исключением, например, оружия (предназначенного не для наслаждения жизнью, а для ее пресечения) – что подтверждает: не в инфантилизме было дело… И не в сибаритстве, и тем более не в накопительстве толкиеновского МУСОМА (хлама, которым человек обрастает – и к которому прирастает).
В вещах, бабах, прочих радостях плоти Глеб усматривал, видимо, просто одно из проявлений завораживающей пестроты, захватывающего многообразия бытия вообще. Он и книжки читал так же – залпом, и фильмы смотрел запоем, и с людьми знакомился взахлеб. Среди Глебовых знакомых была груда знаменитостей – но не потому вовсе, что Лапе эти знакомства льстили, или он коллекционировал звезд: его притягивала (насколько я могу судить) человеческая яркость, внутренняя состоятельность. Тем более что маргиналов и чудиков всех сортов в приятелях у него ходило ничуть не меньше.
Подкупало в Глебе то, что его чувство к жизни смотрелось по-настоящему искренним и бескорыстным. И, что характерно, взаимным. Лапа уникален был еще и тем, что его успешность – в смысле самом прямом и грубом, социально-финансовом, – хоть и будучи благоприобретенной, не являлась результатом целенаправленного усилия. Ни деньги, ни социальное положение не были для него целью; а отсутствие каких-либо проблем как с тем, так и с другим, оказывалось не причиной этого невнимания, но каким-то парадоксальным следствием.
Заниматься он мог чем угодно – создавать дизайнерское бюро или фирму видеопроката, или выступать торговым посредником, или устраивать чьи-нибудь где-нибудь гастроли, – и всегда это выходило удачным и приносило Лапе превосходящий всяческие расчеты и ожидания профит. Причем чем безответственнее он распоряжался этим профитом, тем неотвратимее и ско-ропостижнее наступала следующая пруха.
И вот чего при всем этом в Глебе не было ни грана – так это самодовольства. Возможно, в последнем, в итоге, все дело. Возможно, именно благодаря данному обстоятельству органичным и ненатужным гляделся полный до самопародии Глебов реестр примет везунчика и победителя: подтянутость-загар-голливудский оскал и тотальный, абсолютный, всепогодный, многоцелевой оптимизм.
Как ни странно, при крайне шапочной сущности моего с Лапой знакомства, я знакомство это ценил. Оно помогло мне не погрязнуть в негативных стереотипах…
…Еще идя по влажной песчаной дорожке от шоссе к “дзоту”, я понимаю, что никого не застану. Хотя пасмурно, света – ни в одном окне, калитка явно заперта, двор (насколько я могу разглядеть через деревянный невысокий заборчик) не убирался самое меньшее неделю. На гаражных воротах – издали видимый тяжелый висячий замок… Все-таки подхожу, все-таки дергаю калитку. Для проформы сандалю кнопку звонка… Оглядываюсь: за темными сосновыми столбами мокнут соседские дома – тоже без особых признаков жизни. Дюнные складки спускаются по обе стороны “дзота” (с фасада смахивающего, скорее, на ленинский мавзолей), на гребне – контрастными силуэтами – опять же сосны, но совсем другие: не прибалтийские, а японские какие-то, с японской гравюры, скрюченно-скрученно-кружевные (такие же я помню на Кавказе, только там они еще горизонтально вырастали из вертикальной скалы).
У калитки – почтовый ящик, сквозь прорези в дверце видно: что-то там есть… Почти механически трогаю ее за жестяной уголок – не заперто. Конверт с логотипом “Лат-телекома”. Телефонный счет. Пятидневной давности, невостребованный… Сую обратно, захлопываю дверцу.
Перелезаю через забор – сам не очень зная, зачем. Грязь во дворе, грязные разводы на светлых плитках дорожки, грязная вода в чаше фонтанчика, куда нападали сучья. Стучу в синюю дверь. Ага. Разворачиваюсь…
Истошные оранжевые – полуметровые – буквы (краской из баллончика) размахнулись полукругом по внутренней стороне забора.
УТОПИ МЕНЯ В ХОХОТЕ СЕРОЙ СЛИЗИ
Строчка из стихотворения покойного Якушева.
У кого должен быть номер Лапы? У Макса, например. Звоню Максу. Оказывается, Макс тоже давно с Глебом не виделся. Эдак с годик. А то и с полтора. Лапа, мол, сам запропал куда-то. Номер?.. Звоню по номеру. “Абонента не существует”. Снова Максу. Кто может знать?.. Дина, наверное. Дина… это кто? Жена его бывшая… та, которая рыженькая. Которая Катьки мать. Вроде, они с Глебом общались регулярно… раньше, по крайней мере… Номер? Записываю…
…С Лапиными бабами тоже было не вполне стандартно. То есть с количеством – в полном порядке (а как иначе?), хотя знавал я и куда больших ходоков. Но в отличие от всех нас, безответственных халявщиков, Лапа с каждой из своих заводил какой-никакой, а роман – пусть и недолгий, но по всем правилам композиции. Зачастую включающий и последний пункт – матримониальный: одних бывших жен у него было штуки четыре. И даже, сколько я знаю, двое детей – в разных браках. Симптоматично, что со всеми ними, бывшими, Глеб умудрился сохранить хорошие отношения (пускай людей, плохо относившихся к Лапе, я не только не встречал, но даже и представить не могу – но экс-жена есть существо, которому по определению положено таить смертную обиду… а вот поди ж ты). Какую-то из них я наблюдал в свое время, но была ли это Дина, естественно, не помню.
…Не сказать, что я не ожидаю чего-то подобного… но все же не такого. Что все не в порядке, по голосу Дины становится понятно куда раньше, чем она объясняет – что именно. Объяснение выходит несколько неловким. Глеб в больнице. В какой, не знаю, он не оставил координатов. Э-э… он заболел?.. Да… вы не знали?.. Извините, нет, а что с ним? Он заболел полтора года назад. Да… тяжело… Ей явно не хочется пускаться в подробности. И уж точно вряд ли хочется со мной встречаться. Я откровенно напрашиваюсь на встречу. У нее на работе. В антиквариате в “Конвента Сета”. Дом два, рядом с музеем фарфора.
Когда я уже в электричке – обратно еду, в Ригу (на противоположном пустом сиденье оприходованная баночка “FireWall’а”, за мокрым окном – мельтешение голого орешника, пустые дачи Видземского взморья), – звонит Гера: нашел он у себя эту фотку. Сосканировал даже и замылил на мой адрес. Вроде, та самая, о которой я говорил…
Открываю электронный блокнот. Да, вот оно, “мыло” Герино. Фотка… Та самая фотка. Не ошибся Гера. И я не ошибся. На плече Крэша – моя рука.
Только обрезан кадр, оказывается, был с двух сторон. На самом деле на снимке – трое. Крэш посередине, по левую руку от него я… а по правую – ФЭД.
“Кто следующий?” В смысле – кто из нас первый?..
“Конвента Сета”, “Двор Конвента” – несколько отреставрированных квартальчиков в Старушке позади церкви Петра между улицами Скарню и Калею, летом – эдакий традиционно европейский как бы средневековый туристический лабиринтик: двух-трехэтажные домики с крутыми черепичными крышами, булыжные коридорчики, арочки, сплошные музеи-кафешки-пивнушки-отельчики-магазинчики, германская кукольность. Сейчас, в марте, в седьмом часу – хаос полутемных тесных подворотен и тупиков, неравномерно оживляемых интенсивным, но безжизненным свечением внезапных ламп, витрин и безлюдных отельных холлов.
Плутая в этом тонком кишечнике в поисках дома два, я вдруг замечаю, что беспрерывно оглядываюсь. Что-то рефлекторного порядка, на уровне неосознанных практически ощущений. Мания преследования развивается?.. Разовьется тут, пожалуй…
Несмотря на нетуристический сезон и непрогулочную погоду, народ по “конвентским” закоулкам какой-то все же шляется, а, учитывая темноту и тесноту, пытаться определить, не идет ли кто-нибудь из них конкретно за тобой – дело вполне бесполезное… И вообще, нехрен поощрять паранойю – ее и так регулярно и настойчиво подкармливают…
Стоит только начать убеждать себя – как параноидальные ощущения делаются предметными и неотвязными. Но тут как раз я вижу музей фарфора и “Antikvariats”.
– …Сначала все никак не могли понять, что это такое. Потом электромиографию сделали, тогда уже доктор сказал, что точно – БАС. Боковой амиотрофический склероз… Это вообще в его возрасте очень редко бывает… И от чего это – никто не знает… А главное…
