Уже в том же 1526 г., как только Макарий прибыл в Новгород, он отправляет священников к «лопи» на устье Невы, чтобы внедрить среди них православие. В этой земле была построена Рождественская церковь — центр миссионерской деятельности русского духовенства. Зимой 1531 г. по его распоряжению были обращены в христианство лопари Мурманского полуострова, где выстроены были две церкви[1250]. Энергичный нажим сопровождался и некоторыми «поблажками». Так, в июле 1530 г. Василий III выдает «крещеной и некрещеной лопи» льготную грамоту. Отныне лопари изымались из подсудности новгородских наместников и передавались в юрисдикцию введенных дьяков. Теперь вызывать лопарей на суд могли только в Благовещеньев день, а пошлины должны были взиматься в соответствии с новгородской уставной грамотой[1251]. Грамота 1530 г. содержала как бы в зародыше те элементы, из которых позднее разовьются губные и земские учреждения. Правда, ограничение наместнического суда в ней проходило еще за счет привлечения не местного населения, а представителей центрального правительственного аппарата, но основная тенденция шла в том же направлении.
С первых лет пребывания в Новгороде Макарий начал энергичную борьбу за введение в новгородских монастырях общежительного устава, который являлся основой строя монашеской жизни у иосифлян[1252]. «Особножительство», келейная жизнь, распространенная на севере России, была основой монашеского быта в монастырях нестяжательского толка. Реформа проводилась с большим трудом. Еще в послании Василию III (1526–1527 гг.) Макарий писал, что в новгородских монастырях было «некое брожение». Монашество не только оказывало открытое сопротивление введению общежительного устава, но, возможно, также проявляло признаки еретического вольнодумия[1253]. Так или иначе в 1528 г. в новгородских монастырях новый устав был введен[1254].
Увеличилось в конце 20-х — начале 30-х годов XVI в. и церковное строительство в Новгороде, которое должно было знаменовать силу и могущество официальной церкви. Так, в 1527/28 г. в новгородской Софии был перестроен иконостас, а стены собора расписаны. 25 августа 1530 г. в связи с рождением наследника престола в Новгороде был слит большой колокол-благовестник весом в 250 пудов. Новгородский летописец говорил об этом колоколе, что «такова величеством несть в Новеграде». 15 июля 1531 г. в Софийском соборе был поставлен новый алтарь[1255]. Все это должно было создавать приподнятое настроение у посетителей кафедрального новгородского храма.
В 20—30-х годах развернулась строительная деятельность Д. И. Сыркова. Еще в 1524 г. он и «христолюбивии людие, иже в велицем ряду сидят», «поновляли» важнейшую церковь торгового центра города — Парасковью Пятницу. В 1529 г. Сырков за семь месяцев построил на Ярославском дворище церковь Прокопия, а осенью 1532 г. на владычном дворе — церковь Николая Проповедника. Наконец, в 1536 г. Д. И. Сырков соорудил каменный верх у церкви Варлаама[1256].
Бурное церковное строительство в Новгороде с участием крупного купечества — яркий показатель экономического подъема города.
Макарий не ограничивал свою деятельность одним Новгородом. 26 января 1528 г. он совершил инспекционную поездку в Псков, стремясь упрочить старинные церковные связи с одним из крупнейших центров России. Поездка Макария не вызвала особых восторгов у псковичей. Архиепископ хотел прожить в Пскове месяц. Но дьяк Мисюрь Мунехин, фактический глава великокняжеской администрации в Пскове, ограничил пребывание архиепископа в Пскове десятью днями, правда ссылаясь на какую-то грамоту Василия III, о которой Макарий не знал.
Не прошло и полутора месяцев, как 11 марта Мисюрь «преставился скорою смертью». После его смерти произведен был обыск. При Этом выяснилось, что этот законник неплохо устраивал свои личные дела. В его казне нашли бумаги, содержавшие запись взяток, которые он давал на Москве боярам, детям боярским и дьякам. Это вызвало волнение в Пскове: «…и бысть в людех мятеж о его животех (имуществе Мисюря. —А. 3.) и взыскание велие»[1257].
После опыта с Мисюрем Василий III решил чаще менять дьяков в Пскове, назначая одновременно уже по нескольку человек на должность. По этому поводу Псковский летописец с сарказмом писал: «И быша по Мисюри дьяки частые, милосердый бог милостив до своего созданиа, и быша дьяки мудры, а земля пуста; и нача казна великого князя множитися во Пскове, а сами ни один не сьехаше поздорову со Пскова к Москви, друг на друга воюя»[1258]. В 1532 г., например, во Пскове было уже целых три великокняжеских дьяка. Но это только ухудшало положение вещей.
Тем временем в Новгороде усиливался контроль великокняжеской администрации. В июле 1531 г. туда посланы были дьяки Яков Шишкин, Афанасий (Фуник) Курцов и дворцовый дьяк Митя Великий. Размерив все городские улицы на Софийской стороне, они повелели «решотки… ста-вити по всему граду и огневщики (пожарных. — А. 3.) уставили». С 1 октября для уменьшения «разбоев» в городе у решеток поставили стражу[1259]. Яков Шишкин принадлежал к числу наиболее просвещенных дельцов первой половины XVI в. типа Мисюря Мунехина, Дмитрия Герасимова, Федора Карпова. Как и Карпов, он стремился отстаивать государственные интересы даже тогда, когда они вступали в противоречие с корпоративными представлениями русской церкви. Он считал, что в судопроизводстве нельзя ограничиваться только одним Судебником, но следует руководствоваться также разумом и милостью[1260].
Великий князь и иосифляне укрепляли свои позиции среди высшего новгородского духовенства. 2 октября 1530 г. архимандритом крупнейшего Новгородского Юрьева монастыря посажен был Силуян, архидьякон Василия III. 21 ноября 1531 г. по настоянию великого князя архимандритом Хутынского монастыря назначили Феодосия, постриженника Иосифо-Волоколамского монастыря[1261]. Позднее Феодосий стал преемником Макария на новгородской кафедре. Феодосий сразу же после назначения в Хутынский монастырь показал себя предприимчивым церковником. 25 апреля 1533 г. у гроба Варлаама Хутынского якобы сама собой загорелась свеча и горела девять недель, при этом воску в ней не убавлялось. Часть «чудотворной» свечи была предусмотрительно отправлена самому Василию III[1262].
Вторая половина 20-х годов XVI в. была ознаменована стабилизацией внешнеполитического положения России. Правительству Василия III удалось продолжить на шесть лет перемирие с Великим княжеством Литовским. Возобновились дружеские связи с Молдавией. В обстановке усилившегося давления Порты на Восточную Европу продолжались переговоры Москвы с Империей и Папской курией. Укреплением обороны южных границ и благодаря удачному ведению сложной дипломатической игры в Крыму Василий III добился обеспечения безопасности русских земель от опустошительных крымских набегов. Все это давало возможность увереннее осуществлять общий курс внутренней политики, который характеризуется в это время возросшим влиянием на великого князя иосифлян и княжеского окружения Елены Глинской.
Глава 14
Клерикалы и гуманисты
После смерти Иосифа Волоцкого (1515 г.) и новгородского архиепископа Серапиона при дворе Василия III происходила напряженная борьба за влияние на великого князя между нестяжателями (Вассианом Патрикеевым и Максимом Греком) и иосифлянами (Даниилом). Если на первых порах, т. е. до начала 20-х годов XVI в., Василий Иванович покровительствовал «заволжским старцам», то затем митрополиту Даниилу и другим наследникам Иосифа Волоцкого удалось одержать победу над их врагами.
Противоборство двух группировок среди русских клерикалов проявилось не только в их политической деятельности, но и в напряженной публицистической полемике.
Первым большим делом, к которому приступил Максим Грек сразу же после прибытия на Русь, стал перевод Толковой псалтыри. Работу эту он окончил через полтора года. В ней принимали также участие толмачи Влас и Митя (Герасимов), «доброписец» Михаил Медоварцев и троицкий монах Сильван Толковая псалтырь выбрана потому, что еще в конце XV в., по словам архиепископа Новгородского Геннадия, еретики «Псалмы Давыдовы или пророчьства испревращали»[1263]. Влас и Митя Герасимов еще в конце XV в. переводили Библию и отрывки из немецкой псалтыри[1264]. Сам Максим Грек в предисловии к Псалтыри писал, что может она «довольнейше» вооружить против «предстателей ереси»[1265]. Так как сам Максим еще не научился хорошо церковнославянскому языку, он говорил Мите и Власу по-латински, а те уж переводили по-славянски.
Псалтырь была важнейшей, но не единственной переводческой работой Максима Грека. В те же годы он вместе с Власом закончил перевод толкований на Апостол (март 1519 г.)[1266]. К 1523 г. Максим Грек вместе с Сильваном перевел Беседы Иоанна Златоуста на евангелия Матвея и Иоанна, ряд произведений Симеона Метафраста (в том числе в 1521 г. Житие богородицы)[1267], Похвальное слово Василия Великого мученику Варлааму и др. Занимался он также исправлением часослова, грамматическими трудами и вообще разносторонней переводческой и публицистической деятельностью.
