Однажды в воскресенье, в начале апреля 1943-го, мы провожали Гитлера на железнодорожном вокзале в Берхтесгадене. У него был специальный поезд, который из соображений безопасности везли два тяжелых локомотива. К локомотивам был прицеплен бронированный вагон с зенитными орудиями. Всю дорогу на крыше этого вагона стояли закутанные с ног до головы солдаты, готовые в случае необходимости применить оружие. Следом шел вагон Гитлера, в центральной части которого был организован просторный салон. Стены были обшиты панелями палисандрового дерева. Скрытые лампочки, кругом идущие по всему потолку, отбрасывали синеватый свет, от которого лица приобретали трупный оттенок; поэтому женщины не любили находиться в этой комнате. Разумеется, там была кухня и помещения для личных нужд Гитлера: спальня, роскошная ванна, гардероб, приемная и комната для прислуги. Прямо к этому вагону был прицеплен «командный вагон», снабженный всевозможными средствами связи с внешним миром. Вдобавок там располагался кабинет с военными картами, и, таким образом, вагон становился передвижной ставкой фюрера. В следующем вагоне размещалась постоянная охрана Гитлера — двадцать с лишним человек. За ним шли вагоны для гостей, и в тот раз одно купе было предназначено для меня; следом — два спальных вагона первого класса, вагон для прессы и багажный вагон. Замыкал состав второй специальный вагон с зенитными орудиями.
Когда мы около шести часов утра сели завтракать за большим столом, Гитлер без умолка говорил о новом мосте Нибелунгов; он был, по словам Гитлера, воплощением его юношеской мечты. Он хотел обсудить две статуи на южном конце моста работы неизвестного мне скульптора по имени граф Плеттенберг — Зигфрид и Кримгильда, сидящие верхом на могучих конях. Еще издалека Гитлер принялся восхищаться скульптурами:
— Какая прекрасная поза! Эта мускулатура — великолепная работа! А этот прямой, открытый взгляд! Посмотри, с какой решимостью он сжимает шпагу! — Под брюхом коня извивался дракон. — Блестяще! — воскликнул Гитлер — Немецкое искусство. Обратите внимание на детали конской головы. Плеттенберг — необычайно талантливый художник.
Это был совершенно другой Гитлер. Тревоги по поводу производства танков, которые он обсуждал со мной накануне вечером, отошли в сторону.
— Вы только посмотрите на Кримгильду! — продолжал он. — Какое восхитительное тело. Графу, наверное, позировала его жена. А поза — само совершенство!
Хотя по замыслу статуя должна была олицетворять скромность, в облике этой полуобнаженной Кримгильды с полутораметровыми косами было что-то развратное.
Я прошептал кому-то из стоящих рядом со мной людей, что огромная выпирающая грудь станет идеальным гнездом для голубей.
— Вы что-то сказали? — резко спросил Гитлер. Потом продолжил: — На другом конце моста, вон там, будут стоять Гюнтер и Брунгильда. Плеттенберг уже сделал превосходные эскизы. Как только все будет готово, основа для создания города искусств — каковым я вижу Линц — будет заложена. Видите, какой запущенный вид у берега Дуная? Я хочу, чтобы Гислер поставил там дома — один краше другого. Но прежде всего в Линце необходимо построить новый музей и новый оперный театр. Он стоит в горах, и его расположение гораздо удачнее, чем у Вены или Будапешта. Вон там, на склоне холма, мы построим стадион; оттуда будет великолепный вид на панораму города. Мы уже нашли первоклассный оркестр для оперы, оркестр Св. Флориана; Йохум сделает его одним из лучших в мире.
Хотя Гитлер рассказывал о своих планах с серьезным, я бы даже сказал, торжественным видом, создавалось впечатление, что это говорит не взрослый человек, а ребенок. На долю секунды мне показалось, что все это не более чем детская игра в кубики, только с большим размахом. Но я быстро подавил в себе эту мысль. В конце концов, ландшафт здесь действительно красивее, чем в Вене или Будапеште, расположенных ниже по Дунаю. Линц в самом деле производил впечатление сонного, застоявшегося болота. И что плохого, если он хочет превратить родной город в культурную столицу?
14 января 1951 года. Теперь и советским охранникам выдали ботинки на резиновой подошве. Тараданкина, который ночью громко шагал по коридору, стуча каблуками с железными подковами, заменили. Теоретически новую обувь заказали из сочувствия к заключенным, которые до последнего времени просыпались всякий раз, когда охранники совершали ночной обход. Но эта забота создает для меня проблемы, потому что теперь я практически не слышу приближения охранников.
15 января 1951 года. Еще несколько заметок по Линцу (поскольку вчерашние записи пришлось отослать). Помимо большого дворца заседаний, Гитлер хотел построить гигантскую башню высотой 160 метров. Он позволит лишь Ульмскому собору сохранить свою «рекордную высоту» в 172 метра. А вот венский собор Святого Стефана будет превзойден, заметил он, причем намного. Помню, Гитлер сказал: «Таким образом я восстановлю справедливость в отношении епископа Рудигиера. Он хотел построить башню для церкви Линца, которая была бы выше колокольни Св. Стефана. Из Вены пришел приказ, что линцская башня должна быть на два метра ниже венской». Думаю, именно в тот день Гитлер под влиянием собственного энтузиазма впервые объявил, что когда-нибудь его саркофаг поместят в новую достопримечательность Линца, самую высокую башню Австрии.
Склеп австрийских императоров в Вене, усыпальницы прусских королей в гарнизонной церкви в Потсдаме и могила Наполеона I в Доме инвалидов в Париже произвели на Гитлера глубокое впечатление, и его мысли постоянно возвращались к собственному надгробному памятнику. Сначала он хотел быть похороненным вместе с жертвами путча 9 ноября 1923 года, в таком же железном саркофаге на площади Кёнигсплац в Мюнхене. Соединиться после смерти со старыми друзьями по партии было бы красивым жестом, считал Гитлер. Его также привлекала идея погребения под открытым небом. Поддавшись романтическому настроению, он утверждал, что солнце, дождь и снег объединяют эти могилы с вечными силами природы; или же говорил, что у него всегда сжимается сердце, когда он выглядывает из окна своего кабинета на Кёнигсплац и видит, как снежная мантия на тех саркофагах тает под лучами весеннего солнца. Иногда Гитлер также упоминал захоронение в усыпальнице линцской башни. В тот день в Линце он явно представлял свою могилу высоко над городом, в верхней части башни. Но потом он иногда говорил о собственной, отдельной могиле в Мюнхене, для которой он собирался делать эскизы.
Удивительно, но Гитлер никогда не думал о том, чтобы быть похороненным в столице завоеванной им империи; во всяком случае, за двенадцать лет я ни разу не слышал от него о подобном желании. Он часто говорил о своей могиле как о средстве политического влияния на нацию, которое нельзя недооценивать. И в самом деле, когда я слушал его рассуждения на эту тему, у меня часто возникало ощущение, что он мечтал о помпезном мавзолее для себя не столько из жажды славы, сколько из политических побуждений. Он руководствовался теми же мотивами, когда говорил, что хочет хотя бы год править рейхом из дворца фюрера в Берлине — тогда здание пройдет сакраментальный обряд посвящения. В то время его идеи казались мне бескорыстными; сегодня я понимаю, что они были высшей формой самовосхваления и исторического тщеславия.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
