И тут же получил сполна.
— Это для тебя слишком сложно, — заявила она. — Уж тогда лучше сходим на боевик? Или вестерн? Где беспрерывно стреляют и бьют друг друга по физиономии?
— Ладно, пойдем на кинокомедию, — сдался Сорока.
Однако очередной сеанс начинался через сорок минут и шла не комедия, а старая кинолента «Спорт, спорт, спорт…».
— Это тебе понравится, — невинно заметила Алена.
— Хороший фильм, — невозмутимо отозвался Сорока.
Немного не доходя улицы Жуковского был пустынный маленький сквер с двумя-тремя садовыми скамьями. Несколько могучих лип и кленов, с трех сторон зажатых оштукатуренными кирпичными стенами, взметнулись до самых крыш. Черная, пропитанная копотью грубая кора, вся в глубоких морщинах; узловатые мозолистые корни вспучили коричневую землю, кое-где поросшую редкой бледной травой. На ухоженной ромбовидной клумбе еще тянулись к тусклому осеннему солнцу несколько белых полуосыпавшихся цветков.
Они сели на зеленую скамейку, истерзанную ножами. Тут были имена девушек, несколько сердец, пронзенных стрелами, и даже название города Сызрань. Кто-то не поленился, с Волги приехав в Ленинград, отыскать этот маленький сквер и напомнить людям, что есть на белом свете город Сызрань, в котором проживает парень по имени Петя.
— Что же ты меня, Тима, не ругаешь? — спросила Алена. — Не устраиваешь сцен ревности? Я ведь иногда встречаюсь с Борисом Садовским, и ты это прекрасно знаешь.
— Ты считаешь, что это необходимо?
— Так принято — я ведь, кажется, твоя девушка.
— Кажется… — с иронией произнес он.
— Это хорошо, что ты не уверен в этом, — сказала она.
— В чем?
— Ты о чем-то другом думаешь? — поинтересовалась она, быстро взглянув на него.
— Я думаю о тебе, — сказал он.
— Что же ты думаешь обо мне?
Он нагнулся, поднял с земли ярко-желтый кленовый лист, зачем-то подул на него. Лист расправился и зашуршал.
— Я тебя не ревную, — сказал он, вертя лист за тоненький черенок в пальцах и старательно разглядывая его.
— Значит, я могу делать все, что захочу?
— А разве ты когда-нибудь поступала иначе?
Алена вырвала у него лист, хотела скомкать, но пожалела: подбросила вверх — и разлапистый, почти прозрачный лист спланировал на землю.
— Тима, не притворяйся, тебе ведь больно? — Алена даже привстала, чтоб заглянуть ему в глаза. — Я вижу, как ты похудел, одни глаза остались. Да и глаза-то грустные-грустные…
— Выдумщица ты, — улыбнулся он. — Фантазерка.
— Выходит, тебе наплевать, что я встречаюсь с ним? — Высокий голос ее прозвучал слишком громко, и проходивший вдоль чугунной ограды пожилой мужчина с пестрой лопоухой спаниелькой покосился на них. — Как было наплевать, что за мной Гарик волочится? — не обращая на прохожего внимания, продолжала Алена. — И тебе будет безразлично, если я еще с кем-нибудь буду встречаться? Ты все будешь такой же твердокаменный и невозмутимый? Даже если я выйду замуж за другого? Ты останешься моим другом? Будешь с моим мужем играть в домино и нянчить моих детей? Ты на это только и способен, да? Отвечай, Президент!
— Видишь ли, — спокойно сказал он, — я почему-то не чувствую себя виноватым перед тобой…
— Ты никогда не бываешь виноватым, — ядовито заметила она. — Ты всегда прав, как и подобает настоящему президенту.
— Тебе еще не надоело? — устало спросил он.
— Приставать к тебе?
— Называть меня президентом.
— Напрасно обижаешься: родись ты несколькими веками раньше, обязательно стал бы великим полководцем… Таким же, как Александр Македонский или как Александр Невский.
— Больше ты не знаешь полководцев по имени Александр? — спросил он:
— Знаю, — выпалила она. — Александр Сорока!
— Не остроумно, — усмехнулся он.
Она смотрела на него яростными глазами, щеки порозовели от гнева. Она чувствовала себя виноватой, ей хотелось объяснить Сороке, что с ней происходит, почему она встречается с Борисом, но Сорока не спрашивал и вообще делал вид, что все в порядке. Неужели он на самом деле такой твердокаменный?.. Откуда ей было знать, что Сорока прилагал неимоверные усилия, чтобы быть спокойным, невозмутимым? С того самого вечера, когда он увидел, как Алена садилась в машину Бориса, он не находил себе места. Вот уже две недели Сорока боролся сам с собой — вернее, с ревностью, которая будто огнем опалила его. Ведь он когда-то, еще весной, растолковывал Гарику, что-де ревность — низкое, животное чувство… Как же так случилось, что его тоже не минула чаша сия? Он долго не мог заснуть, из головы не шли Алена и Борис… И ночью во сне Сорока ревновал Алену, мучился из-за нее, страдал… А вот сейчас она требует, чтобы он признался ей в этом. Нет, такого она не дождется от него!
Наверное, для того, чтобы успокоиться, Алена достала из сумки коробочку для подкраски ресниц, губную помаду. Летом в Островитине она, кажется, лишь один раз воспользовалась косметикой, а вот в Ленинграде стала краситься… «Чтобы понравиться Борису…» — зашевелилась в голове недостойная мыслишка, и он ее тут же с негодованием отогнал прочь.
— Довел меня до слез, — обиженно проговорила Алена, проводя бледно-розовой помадой по своим и так ярким губам.
— Я? — изумился Сорока.
— Да, тебя, пожалуй, не в чем упрекнуть, — сказала она и с любопытством посмотрела ему в глаза. — А это плохо, Тима. Ты — как та самая стена, от которой отскакивает горох. Скажи: ты хоть раз с кем-нибудь серьезно поругался?
— Я только этим и занимаюсь, — рассмеялся он.
— Ты умеешь ругаться? — округлила она глаза.
— Еще как!
— Тима, милый, поругайся, пожалуйста, со мной, а? — ласково затеребила она его руку. — Обзови меня как-нибудь, можешь даже тихонько стукнуть… Правда, ты тихонько не умеешь! Почему ты не спросишь про Бориса?
— Я и так все знаю, — сказал он.
— Что ты знаешь? — снова вспыхнула она. — Неужели я такая примитивная, что можно предугадать мои чувства, поступки?
— Именно потому, что ты не примитивная. Я знаю, что ты не совершишь глупости.
— Ты меня переоцениваешь!
— Я верю тебе, — сказал он.
— А если я все-таки совершу какую-нибудь глупость?
— Значит, это будет не глупость.
— Я встречаюсь с этим человеком потому, что хочу его понять… — начала она рассказывать, но, увидев как изменилось его лицо, поспешно сказала: — Не перебивай меня! Да, я хочу понять его, чтобы лучше узнать тебя, Сорока. Ты и он — полюса… Он сказал, что ты устроил на работе какую-то заварушку и он вынужден был уйти… Что ты мстишь ему из-за меня… Он считает, что отбил меня у тебя…
— А ты как считаешь?
— Я считаю, что вы оба дураки, — рассмеялась она. — Раньше мне было интересно с ним, а теперь…
— Что теперь? — вырвалось у Сороки.
— А теперь он мне неинтересен, — вздохнула она. — И я ему это сказала, но он не поверил…
— Я рад, что ты его раскусила… вернее, поняла, — с усмешкой поправился он.
— Его — да, а тебя — нет, — печально сказала она. — И боюсь, никогда не пойму.
— Поймешь, — сказал Сорока. — Если захочешь…
— И все-таки плохо, что ты меня не ревнуешь…
— Ревную, будь я проклят! — признался он. — И еще как ревную!
— Правда? — совсем близко придвинулась к нему Алена и заглянула в глаза. — Ты из-за меня… похудел? Тебе было плохо? Ты мучился? Да? Ну говори же!..
— Пойдем в кино, — взглянул он на часы. — Пять минут до начала.
— Опоздаем на журнал?
— Мы можем вообще не пойти, — ответил он.
— Я не верю, что ты можешь ревновать, мучиться, разозлиться и поругаться со мной, — со вздохом произнесла она, поднимаясь со скамьи. — Я ведь нарочно на тебя накричала — и сама не знаю почему.
— Я так и подумал, — скрывая улыбку, ответил он. Так он ей и поверил!
— Тебе не кажется, что у меня характер портится?
— Он никогда у тебя и не был золотым…
Алена остановилась — она уже вышла из сквера — и уставилась на него:
— Почему же ты все это терпишь? Зачем я тебе такая?
— Ты другой и быть не можешь.
— Я иногда сама себя ненавижу…
— Я люблю тебя, — сказал он. Пожалуй, впервые так естественно и непроизвольно произнес он эти три извечных магических слова, которых никакие другие слова не могут заменить.
— Тима, повтори? — совсем тихо и без намека на насмешку попросила Алена.
— На журнал мы уже опоздали, — сказал он, глядя на высокую унылую стену с одним-единственным окошком.
— Он теперь не дает мне проходу, — торопливо говорила Алена, взяв его под руку. — Часами ждет у института, а если я выхожу не одна, он идет сзади до самого дома… Иногда приезжает на машине. У него теперь свободного времени много… Я один раз была с ним за городом в ресторане «Олень». Он там швырял деньги направо и налево — по-видимому, хотел поразить меня, показать, какой он денежный и щедрый. Вокруг него вертелись официанты, несколько раз подходила даже администраторша, все его знают, выставляют на стол лучшее… Боренька, Боренька… А мне стало противно. Когда он пошел к музыкантам заказывать для меня что-то сногсшибательное, я встала и ушла. Он раздетый под дождем побежал за мной…
