— Начнется отсчет времени? — сказал я.
— Ты — мировой парень, — признал Тималти.
Выбежал Кланнери:
— Готово! Сидят на своих местах, все как надо!
— Почти конец! Как финал фильма, так музыка буйствует.
— Громче некуда, — согласился Кланнери. — Актриса поет, а за спиной у нее хор с целым оркестром. Пойду завтра посмотрю весь фильм полностью. Замечательный.
— В самом деле? — сказали все.
— А что за мелодия?
— Далась вам мелодия! — сказал Тималти. — Минута осталась, а вы мелодия! Делайте ставки. Кто на Дуна? Кто на Хулихана?
Все загалдели, принялись передавать туда и сюда мелочь.
Я протянул четыре шиллинга.
— На Дуна, — сказал я.
— Ты же не видел его в деле?
— Темная лошадка.
— Золотые слова! — Тималти вертелся как юла. — Кланнери, Нолан — в зал, судьями в проходах! Зорко следите, чтобы никто не вскочил раньше, чем покажется «конец фильма».
Кланнери с Ноланом убежали, счастливые, как мальчишки.
— А теперь откройте проход. Янки, ты вместе со Снеллом-Оркни стойте со мной.
Мы разбежались, чтобы построиться в живой коридор между двумя закрытыми дверями.
— Фогарти, прижмись ухом к двери!
Фогарти так и сделал. Его глаза округлились.
— Музыка чересчур громкая!
Один из братьев Келли толкнул в бок другого:
— Уже скоро. Кому суждено умереть, сейчас умрет. Кто выживет, склоняется над ним.
— Еще громче! — объявил Фогарти, прильнув к двери и крутя пальцами, словно настраивал радиоприемник. — Ага! Теперь точно громогласное «та-та-та-та» перед «концом фильма».
— Они сорвались с мест! — пробормотал я.
— Тихо! — сказал Тималти. — Гимн! Приготовились!
Мы вытянулись в струнку. Некоторые козырнули, отдавая честь.
Но мы все по-прежнему смотрели на дверь.
— Слышу топот, — сказал Фогарти.
— Кто бы это ни был, он взял хороший старт до гимна.
Дверь с грохотом распахнулась.
Появился Хулихап, сияющий, запыхавшийся победитель.
— Хулихан! — воскликнули выигравшие.
— Дун! — взвыли проигравшие, я и Снелл-Оркни. — Где Дун?
Действительно, Хулихан пришел первым, а его соперник пропал.
— А если этот болван выбежал не в ту дверь?
Мы ждали. Зрители разошлись.
Первым в опустевший вестибюль вошел Тималти.
— Дун? — позвал он.
Молчание.
— А может, он там?
Кто-то распахнул дверь мужского туалета:
— Дун?
Никакого отклика.
— А если он сломал ногу и лежит на спуске в проходе и корчится от боли?
— Ну конечно!
Все гурьбой понеслись сначала в одну сторону, потом шарахнулась и бросились в другую, к внутренней двери, влетели в зал и побежали вниз по проходу, а Снелл-Оркни с компанией и я — за ними по пятам.
— Дун!
Здесь нас дожидались Кланнери и Нолан. Они молча кивком указали вниз. Я дважды подпрыгнул, пытаясь разглядеть что-нибудь за головами. В огромном зале было темно. Я ничего не увидел.
— Дун!
Наконец мы все столпились в проходе у четвертого ряда. Я слышал их испуганные возгласы. Все глазели на Дуна.
Дун все еще сидел в четвертом ряду, со скрещенными руками и закрытыми глазами.
Неужели умер?
Нет.
Ему на щеку капнула слеза, крупная, блестящая и прекрасная. Вторая слеза, еще крупнее и не менее сверкающая, покатилась из другого глаза. Подбородок был влажным. Видно было, что плачет он уже давно.
Мы его обступили, склонились над ним, заглядывали в лицо.
— Дун, ты, часом, не заболел?
— Плохие новости?
— Боже мой! — всхлипнул Дун. Он замотал головой, чтобы обрести дар речи. — Боже мой, — наконец выдавил он, — поистине, она поет, как ангел.
— Ангел?
— Там, — кивнул Дун.
Все повернулись, уставившись на погасший серебристый экран.
— Ты это про Дину Дурбин?
Дун всхлипнул:
— Вернулся сладкий голос моей умершей бабушки…
— Бабушкин зад! — вскинулся на него Тималти. — Когда это у нее был такой голос!
— Кому знать, как не мне? — Дун высморкался и приложил к глазам платок.
— Что же, из-за этой девицы Дурбин ты отказался от забега?
— Так и есть! — воскликнул Дун. — Именно! Выскакивать из зала после такого пения — кощунство. Все равно что прыгать по алтарю во время венчания или вальсировать на похоронах.
— Ты же мог нас предупредить, что состязания не будет! — грозно посмотрел Тималти.
— Каким образом? Пение овладело мною как божественный недуг. Та ее финальная песня, «Прекрасный остров Иннишфри», скажи, Кланнери?
— Что еще она пела? — спросил Фогарти.
— Что еще она пела?! — возопил Тималти. — Мы только что лишились из-за него половины дневного заработка, а тебя интересует, что еще она там пела! Черт!
— Деньги, конечно, заставляют Землю вращаться, — согласился сидевший в кресле Дун, — зато музыка уменьшает трение.
— Что здесь происходит? — раздался чей-то голос сверху.
С балкона, попыхивая сигаретой, свесился человек.
— Вы чего шумите?
— Это киномеханик, — прошептал Тималти и громко сказал: — Привет, дружище Фил! Это же мы. Команда! У нас тут небольшая проблема, Фил, этическая, если не сказать — эстетическая. Мы вот подумали, а что, если ты еще раз прокрутишь нам гимн?
— Еще раз?
Послышался ропот выигравших, началась толкотня.
— Мудрая мысль, — сказал Дун.
— Угу, — съехидничал Тималти. — А то непреодолимая сила сковала Дуна по рукам и ногам.
— Заезженная лента тысяча девятьсот тридцать седьмого года вдавила его в кресло, — сказал Фогарти.
— Если все честь по чести… — Тут Тималти возвел свой просветленный взгляд к небесам. — Фил, старина, а последний ролик фильма с Диной Дурбин еще у тебя?
— Ну не в женском же туалете, — ответил Фил, не расставаясь с сигаретой.
— Каков остряк! Фил, может, прокрутишь нам «конец фильма»?
— Вы все этого хотите? — прокричал Фил.
Наступил тягостный момент нерешительности. Но уже сама идея повторного забега была слишком заманчива, чтобы от нее отказаться, хотя на кону стояли уже выигранные деньги. Все неубедительно закивали.
— Тогда я тоже с вами, — крикнул сверху киномеханик. — Ставлю шиллинг на Хулихана!
Выигравшие засмеялись и заулюлюкали в предвкушении новой удачи. Хулихан картинно помахал рукой. Проигравшие повернулись к своему бегуну.
— Слышишь, как над тобой издеваются, Дун! Парень, очнись!
— Только она запоет, заткни уши!
— По местам стоять! — Тималти протискивался сквозь толпу.
— А как же без зрителей, — сказал Хулихан. — Без них нет препятствий, нет истинного соревнования.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
