«Читая ее [ «Анну Снегину»], испытываешь чувство, словно сидишь летом, в жаркий, палящий полдень в прохладном саду под тенью ветвистого, душистого дерева. Безоблачная синева неба. Движутся солнечные узоры. Пенье, гимн природе раздается кругом. Так ясно, так покойно, светло…» — писал малоизвестный провинциальный критик В. Галицкий. Критики более именитые в основном поэму не приняли. Обвинения были стандартными для того времени: не понял, не сумел отобразить, неуместный романтизм и т. д. и т. п. А как же иначе, ведь поэма написана с позиций не классовой, а общечеловеческой морали, не тем Есениным, который в 1918 г. кричал: «Я — большевик», а тем, кто давно понял: «Идет совсем не тот социализм». К сожалению, поэму не оценила не только советская, но и эмигрантская критика. Зато оценили читатели. Такова вообще судьба Есенина. Ни один критик не выразился о Есенине так точно и четко, как обычная читательница: «Мне кажется, что Вы владеете тайной простых, нужных слов и создаете из них подлинно прекрасное».
Софья Андреевна Толстая. Персия в Баку. Ссора с Галиной Бениславской
Почти сразу после приезда в Москву в марте 1925 г. Есенин познакомился с Софьей Андреевной Толстой. На дне рождения у Галины Бениславской. Пошел ее провожать, а вернувшись, сказал: «Надо бы поволочиться. Пильняк за ней ухаживает, а я отобью».
После этого он звонит ей ежедневно. И приглашает на квартиру Бениславской, где состоится вечеринка по поводу его отъезда в «Персию».
Софья Андреевна, как и следовало ожидать, влюбилась сразу. Вот как она вспоминает об этом вечере: «Сижу на диване и на коленях у меня пьяная, золотая, милая голова. Руки целует, и такие слова — нежные и трогательные. А потом вскочит и начинает плясать. […] когда он останавливался и вскидывал голову […] был почти прекрасен».
В Москве Есенин не пробыл и месяца («Сергей уехал в Баку неожиданно», — сообщала Г. Бениславская В. Эрлиху). Отчего такая спешка? Тем более появилась новая женщина и мысли о женитьбе. «Грузия меня очаровала», — пишет он Т. Табидзе. Да и где жить в Москве? В комнатушке Гали Бениславской? И все-таки, несомненно, была еще одна, более серьезная, причина, заставляющая Есенина бежать из столицы. В ноябре 1924 г. арестовали его друга Алексея Ганина. По очень серьезному делу. Его обвиняли в организации «Ордена русских фашистов». Достоверно известно только то, что он написал «Тезисы», где обличал существующую власть и призывал к ее свержению. Удалось ему и передать их за границу. (Никаких реальных возможностей исполнить задуманное у него, разумеется, не было). Своими планами он поделился с Есениным и даже предложил ему пост министра просвещения в новом правительстве. От этой почетной должности Есенин отказался.
Сам Есенин перед смертью рассказал художнику Мануйлову, что его по делу Ганина вызывали в ЧК. Когда это могло быть? Только во время пребывания в Москве в марте 1925 г. (Напоминаем: с сентября 1924-го по 1 марта 1925 г. Есенин жил на Кавказе.) Ганин на допросе сказал, что он поэт и товарищ Есенина. (Впрочем, в ЧК это знали и без его показаний.) Следователь спросил Есенина, хороший ли поэт Ганин. Есенин, не подумав, ответил: «Товарищ ничего, но поэт говеный». До конца жизни Сергей Александрович не мог простить себе этой фразы. (Хотя, наверное, Ганин все равно был обречен.) Есенин не знал, что еще скажет о нем Алексей на допросах, (по-видимому, Ганин не выдал друга), и счел за лучшее ретироваться.
«Накануне отъезда, совершенно трезвый, он долго плакал. В последний день грустная улыбка, вызывающая в близких жалость и боль, не сходила с его лица. Он действительно походил тогда на теснимого и гонимого» (В. Наседкин).
Приехал Есенин, разумеется, не в Персию, а в Баку. Поселился у Чагина. «Внимание ко мне здесь очень большое. Чагин меня встретил, как брата. Живу у него. Отношение изумительное […] Я хочу проехать даже в Шираз и, думаю, проеду обязательно. Там ведь родились все лучшие персидские лирики». Не выпустили. (Под предлогом заботы о его же безопасности и здоровье.) «Персидские мотивы» он заканчивает здесь, в Баку.
Неизвестно, что стало бы с его здоровьем в Персии, но в Баку он болеет беспрерывно. 8 апреля сообщает, что у него украли пальто, он простудился и в результате — воспаление надкостницы, «горло с жабой». Через несколько дней больница — подозрение на воспаление легких. Чагин в «Бакинском рабочем» не обижает Есенина публикациями, но в Москву постоянно летят телеграммы: денег, денег, денег. Бениславская в это время в Константинове, и поэтому не сразу откликается на его просьбы. Письма Есенина к ней становятся все более нервными и грубыми («Если сглупите, выгоню»), достается и сестре Кате.
После выхода из больницы, 1мая, он читает стихи на приеме, в честь С. М. Кирова. Даже лишенная всякой сентиментальности, заскорузлая душа большевика («Гвозди бы делать из этих людей») дрогнула: от «Персидских мотивов» Киров пришел в неописуемый восторг. И, как бы искупая вину за то, что автора не пустили в Персию, дает указание Чагину устроить поэту «Персию» в Баку.
«И вот уже на следующий день я такую иллюзия создал, — отчитывается Чагин если не перед Кировым, то перед современниками и потомками. Поселил его на одной из лучших бывших ханских дач с огромным садом, фонтанами и всяческими восточными затейливостями — ни дать ни взять Персия!» Жена Чагина дополняет описание этой восточной обители: «Дача была колоссальная: стройная тополевая аллея, несколько бассейнов. Один бассейн был очень красив, прямо сказочен. Он был огорожен круглой высокой каменной стеной, с чугунной витой решеткой наверху. Есенин часто в нем купался. И учил плавать маленькую дочку Чагина.
Но не в коня корм. Очень скоро Есенин снова в больнице.
С. Есенин — Г. Бениславской 11–12 мая из Баку в Москву:
«Лежу в больнице. Верней, отдыхаю. Не так страшен черт, как его малютки. Только катар правого легкого. Через 5 дней выйду здоровым. Это результат батумской простуды, а потом я по дурости искупался в середине апреля в море при сильном ветре. Вот и получилось. Доктора пели на разный лад. Вплоть до скоротечной чахотки. С чего Вы это, Галя, взяли, что я пьянствую? (А купание в апреле «по дурости», не по пьянке? — Л. П.) Я только кутнул раза три с досады за свое здоровье. Вот и все. Хорошее дело, чтобы у меня была чахотка. Кого хошь грусть возьмет».
Из больницы Есенин вышел действительно скоро. Но не здоровым. И тут же запил напропалую. Потом, в России, друзьям рассказывал о своей болезни в гораздо более пессимистических тонах. Один из таких рассказов записал В. Чернявский: «Его вид, его страшная уже не только похмельная осиплость заставили меня привязаться к нему с разговором о здоровье. Он стал рассказывать о тяжелой простуде, схваченной на Кавказе […] «Нехорошо было, Володя. Лежал долго (на самом деле — недолго. — Л. П.), харкал кровью. Думал, что уже больше не встану, совсем умирать собрался. И стихи писал предсмертные, вот прочту тебе, слушай […].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
