Государыня щедро изливала на него добро и дружбу и при женитьбе его в 1759 году, на свой счет омеблировала дом, где он должен был поселиться. По вступлении Екатерины на престол, он получил звание обер-шталмейстера, в котором и пребывал до самой своей смерти.
По врожденной веселости характера и особенной остроте ума он присвоил себе право всегда шутить, не стесняясь в своих речах. Во все царствование Екатерины он пользовался большою благосклонностью императрицы.
Впрочем, в своих записках часто она о нем отзывается не с большим уважением, то называет его «арлекином», то «слабым головой и бесхарактерным» или «человеком незначительным», но зато государыня восхищается его комическим талантом, который доставляет ей большое удовольствие, – в нем она находит некоторый ум: «Он слышал обо всем, – говорит она, – и все как-то особенно ложилось в его голове».
«Он мог, – продолжает царица, – произнести, не приготовясь, диссертацию о каком угодно искусстве или науке»; при этом он употреблял надлежащие технические термины и говорил безостановочно с четверть часа или долее; кончалось тем, что ни он, ни другие не понимали ни слова из его, по-видимому, складной речи, и в заключение раздавался общий хохот.
Подчас Нарышкин забавлял императрицу и тем, что самым отчаянным образом спускал перед нею кубари. Принц де Линь в одном из писем своих, писанных из Южной России во время путешествия в Крым с императрицей, рассказывает:
«Намедни обер-шталмейстер Нарышкин, прекраснейший человек и величайший ребенок, спустил среди на. с волчок, огромнее собственной его головы. Позабавив нас жужжаньем и прыжками, волчок с ужасным свистом разлетелся на три или на четыре куска, проскочил между государыней и мною, ранил двоих, сидевших рядом с на. ми, и ударился об голову принца Нассауского, который два раза пускал себе кровь».
Екатерина II дразнила Нарышкина смертью сардинского короля накануне своей собственной кончины. Впечатление, которое Л. А. Нарышкин производил на государыню своею забавною личностью, было так сильно, что она написала на него комедию «L’Insouciant» и два юмористических очерка. Замечателен первый из них, содержание которого мы привели выше, называлось оно: «Леониана, или Деяния и изречения сэра Леона, великого дворянина, собранные его друзьями». Иностранцы, видевшие Нарышкина при дворе Екатерины, были также поражены его чрезвычайною оригинальностью: это свойство находит в нем Сегюр – рядом с умом посредственным, большою веселостью, редким добродушием и крепким здоровьем. Нарышкин умер в 1799 году в своем доме на Мойке, за Поцелуевым мостом, затем Демидовский дом призрения трудящихся.
А. Чернышев. Москворецкий мост и Кремль. 1849 г.
Род Нарышкиных отличался красотою телесною, добродушием и популярностью; у всех их была какая-то врожденная наклонность к изящному, и каждый находил у них приют. Образ жизни вельмож двора императрицы Екатерины II теперь принадлежит к области вымысла, к романам и повестям. В коренном вельможе того времени было соединение всех утонченностей, всех великосветских качеств, весь блеск ума и остроумия, все благородство манер века Людовика XIV и вся вольность нравов эпохи Людовика XV, вся щедрость и пышность старых польских магнатов и все хлебосольство древних русских бояр.
Цель жизни состояла в том, чтобы наслаждаться жизнью и доставлять наслаждение другим и среди наслаждений поддерживать таланты и дарования. В доме, например, Л. А. Нарышкина принимаемы были не одни лица, имеющие приезд ко двору, но и каждый дворянин мог хоть ежедневно обедать и ужинать в его доме. По характерному выражению Грибоедова, у него «дверь была отперта для званых и незваных».
Литераторов, художников и музыкантов Нарышкин сам отыскивал, чтобы украсить ими свое общество. В девять часов утра можно было узнать от швейцара: обедает ли Нарышкин дома и будет ли вечером, и после того без приглашения являться к нему; но на вечер приезжали только хорошо знакомые в доме. Ежедневно стол накрывался на пятьдесят и более персон. Являлись гости, из числа которых хозяин многих не знал по фамилии, и все принимаемы были с одинаковым радушием.
На вечерах была музыка, танцы, мелкие развлечения, но карточной игры вовсе не было. По свидетельству современников, на вечерах Нарышкина в одной комнате раздавались шумные песни цыган, сопровождаемые живою их пляской, в другой – гремела музыка, в третьей – лучшие танцовщицы восхищали толпившихся вокруг них гостей, в четвертой, в кругу посетителей, играли русские или французские актеры. На балах была расточаема азиатская роскошь; званые обеды удовлетворяли самый изысканный гастрономический вкус; но в обыкновенные дни стол был самый простой. Обед состоял из шести блюд, а ужин – из четырех. На обыкновенных обедах кушанье стряпалось, большею частью, из домашней провизии.
С первым зимним путем огромные обозы с домашней провизией приходили из деревень в столицу. На столе в обыкновенные дни стояли кувшины с кислыми щами, пивом и медом, а вино – обыкновенно францвейн или франконское – разливали лакеи, обходя вокруг стола два раза во время обеда. Редкие и дорогие вина подавали тогда только на парадных обедах или на малых, званых.
Державин воспел дом Нарышкина:
Нарышкин! Коль и ты приветствомК веселью всем твой дом открыл!
Где скука и тоска забыта,Семья учтива, не шумна,Важна хозяйка, домовита,Досужа, ласкова, умна,Где лишь приязнью, хлебосольствомИ взором ищут угождать, и проч.
В екатерининское время вся польская знать и с нею лучшая шляхта стала наезжать в Россию, где и находила отличный прием при дворе и в высшем обществе. При короле Станиславе Понятовском в Петербург стекались все польские честолюбцы. Из таких известен граф Северин Потоцкий. Он после отца своего, лишившегося огромного состояния на спекуляциях, остался беден. Граф А. С. Ржевусский рассказывал, что, возвращаясь из Петербурга, он встретил на одной станции Потоцкого, ехавшего в Петербург.
Это было в начале польской революции в 1793 году. Они были приятели и Ржевусский спросил его, зачем он едет в Петербург? «В Польше у меня ничего не осталось, – отвечал Потоцкий, – а теперь человек с именем может все приобрести при Русском дворе. Еду за всем!» – прибавил он, смеясь. И действительно, Потоцкий впоследствии приобрел все в России.
В частной жизни он был весьма оригинален, никогда не заводился домом, жил на холостую ногу, в гостинице (на Екатерининском канале, в доме Варварина), вечера проводил в гостях. В обществе был приятен и остроумен, дома – капризен и брюзга.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
