24
— А вот и мы, — просияла Надюша, спускаясь следом за Сомычем на гравийную площадку перед поездом. В ту же секунду проводницы выставили свои желтые флажки, и тепловоз потащил старенькие вагоны дальше, на конечную станцию, в Инюг. На площадке «233 км» поезд стоит две минуты.
Надюша раскрыла объятия и стиснула Ульяну, которая кинулась к ней. Надюша понимающе подмигнула мужу, мол, видишь сам, как я права. Обычно Ульяна не выражала своих чувств столь открыто. Она бы сдержанно чмокнула воздух возле щеки Надюши или, скорее, пожала бы руку.
Сомыч и сам видел, как переменилась Ульяна, ее плавные движения словно наполнились новым смыслом, она как будто призывала любоваться собой, хотела, чтобы на нее смотрели и удивлялись.
— Ну как, герр директор? — стиснул он руку Ульяны повыше локтя и обратил внимание, что рука не напряглась. Настороженность исчезла, а вместо нее появилась доверчивость.
— Ох, Сомыч, ты уже шпрехаешь по-немецки.
— С кем поведешься, от того и наберешься. Сама знаешь, сама такая, — с полунамеком заметил он, подмигивая.
Ульяна засмеялась, она поняла так, как надо, только не поверила — откуда ему-то знать, с кем она повелась и чего от него набралась?
— Как, все в норме на нашем посту? — Он сурово свел брови.
— Д-да. На посту — да.
Они шли по дорожке к почте, возле синего домика которой Ульяна поставила машину. Она рассказывала про исполненные заказы, о новых заявках. Более того, появились заявки на осенний сезон и даже на зимний. Охотники из Москвы хотели погоняться за кабанами и лосями.
— Я тоже не спал на ходу в этой самой Германии. А сынок у нас какой правильный, да, жена?
— Он…
— Не важно, что не твой кровный, но ты над ним успела потрудиться. Без тебя он бы сидел не там…
— Но я не…
— Ты знаешь, что ему привила? Широту взглядов. Ты сама покаталась по всему миру, увидела, что люди везде живут, нормальные люди. Если ты хочешь, тоже можешь пожить, не только на этой станции или в нашем заказнике. А где-то еще. Вот сын поживет там, чему-то научится и вполне может закрутить новые дела здесь, когда захочет вернуться. Кругозор-то другой у него теперь. Ты ему, сама не замечая того, Надюша, открыла горизонты.
— Что ж, может быть, и так, — подумав, согласилась жена. Потом повернулась к Ульяне: — А как твои личные дела? — Она не стала уточнять какие, хотела послушать ответ. Потому что, отвечая на столь общий вопрос, человек сам расставляет новости по местам, в зависимости от их важности для него самого.
— Он звонит и утром, и вечером. — Она засмеялась. — Уже Дика вздрагивает. Если бы она умела говорить, то взяла бы трубку и как следует его отлаяла!
Надюша засмеялась:
— Что же он говорит?
— С добрым утром…
— А вечером?
— Спокойной ночи. Посмотри на меня во сне.
— Ты смотришь?
— Бывает, что он прорывается. — Она засмеялась. — Никуда не денешься.
— Ты ездила в Москву? — Надюша испытующе посмотрела на Ульяну.
— Тс-с. Не говори Сомычу, что я оставляла свой пост. Так надо было.
Надюша засмеялась.
— Над чем смеемся? — обернулся Сомыч, уже взявшись за ручку дверцы Ульяниного «уазика».
— Над мужиками, конечно, над чем еще, — фыркнула Надюша. — О них без смеха и без слез не поговоришь.
— Да уж, — отозвалась Ульяна, влезая за руль. — Кстати, у меня неприятности.
— Что такое стряслось? — изумился Сомыч. — По тебе не скажешь.
— «Скотт» украли. Залезли в дом и украли.
— Ты мне голову-то не морочь, — погрозил он пальцем. — Ты ведь сама дала ту дезу в сайт.
— Сама-то сама, — заметила Ульяна, заводя двигатель, — но только его через два дня на самом деле украли.
— Да ты что! — выдохнула Надюша. — Ты заявила в милицию?
— Ваньке Мокрому, что ли? — Она усмехнулась, поворачивая в сторону леса. Колеса прыгали на бетонке, всех трясло, но это было привычное чувство — приятное подтверждение, что не пешком идешь, а едешь. — Вот Сомыча жду, чтобы он нажал на все кнопки.
— Нажму, — пообещал он, удивляясь про себя Надюшиному нюху. Неужели она все правильно рассчитала? Вот голова у его жены! Прямо ясновидящая Надежда. Надежда, какое правильное имя. Без Надежды ничего не бывает в этой жизни.
— Спасибо, Сомыч, я так и думала, что ты мне поможешь.
Ульяна высадила Сомовых возле ворот, помахала Красиле рукой. Ах как он радовался, как прыгал, увидев долгожданных хозяев! Надюша дала ему печенье, специально сохранила в кармане из самолетного обеда. Пес проглотил его, не жуя, и облизал ей руки.
Ульяна поехала в райцентр, куда накануне отвезла мешок лекарственных трав, хорошо высушенных. Ей надо проверить, как с ними обошлись сортировщики.
Сомовы, оставшись одни, переглянулись.
— Слушай, жена, пойду проверю, туда ли спрятано ружье.
Он прошел в кабинет, открыл дверцу сейфа и удовлетворенно крякнул. «Скотт», цел и невредим, стоял в углу сейфа. Ружье ждало своего часа — когда его найдут.
Сейчас это время еще не пришло. Пускай потомится.
Но и самого Николая Степановича что-то томило, как будто он увидел нечто, но не рассмотрел как следует. Что это было? Что-то мимолетное, мгновенное, что?
Когда он вышел из кабинета, жена протянула к нему руки, как она делала всегда, когда они откуда-то возвращались:
— Ну, здравствуй, дорогой. Наконец-то мы дома.
— Стоп! — Он схватил ее за руку. — Вспомнил!
— Что ты вспомнил, что уже наконец дома? — Она насмешливо сощурилась. — Или ты со мной всегда и везде чувствуешь себя дома? Конечно, везде со своим самоваром…
— Я не о том. Я вспомнил, что заметил. Только не сразу понял. А ты, интересно, заметила?
— Что?
— Колечко. У Ульяны на руке было колечко. Надюша свела брови.
— Правда? Но я не заметила. Почему бы это? — спросила она себя. — Неужели я не заметила подаренного бриллианта? — Она засмеялась.
— Потому ты и не заметила, что оно не бриллиантовое. Это птичье колечко.
— Ты думаешь? Но ведь она свое отправила в Лондон? Иначе кто бы ее туда пригласил?
— Значит, кто-то дал ей колечко, которое никуда не отправил. Вот так-то.
— А ты думаешь, это он?
— А ты как думаешь? — В его глазах было самое настоящее торжество. Мол, и он тоже кое-что понимает в этой жизни.
Ульяна, не давая себе отчета, то и дело поворачивала левую руку так, чтобы скользнуть взглядом по мизинцу левой руки, на котором надето простенькое алюминиевое колечко. Оно с птичьей лапки. Только не отосланное никуда. Этот человек считает своей собственностью все, что ему попадает в руки, подумала она, усмехаясь.
— Я хочу тебя попросить об одном одолжении, — сказал ей Роман, когда прощался с ней в купе поезда, увозившего ее из Москвы.
