– Когда я доставил вам удовольствие? – Ну вот, опять эта издевательская ухмылка!
– Во мне говорил природный инстинкт, – слегка покраснела Китти. – А вот вы упивались моим унижением, и я нахожу это отвратительным и ненормальным. Откуда у вас такая жестокость?
Он закрыл глаза. Она хочет знать, почему он так жесток с женщинами? Этого он ей никогда не расскажет. Он вообще ни с кем об этом не говорил, кроме Сэма Бачера, да и то после изрядного количества виски. Ужасные воспоминания задушили бы тогда Тревиса, не выплесни он их наружу.
В детстве Тревис любил и почитал свою мать, как и положено любому маленькому мальчику, и не придавал значения ее привычке постоянно отлучаться в Новый Орлеан «развеять одиночество» в те дни, когда отец отправлялся на промысел в глубину болот.
Однажды буря в заливе достигла болотных вод, и отцу пришлось вернуться домой раньше срока. Однако неистовая стихия, с корнем выворачивавшая деревья и срывавшая крыши с домов, не смогла бы тягаться с тем ураганом, что бушевал в сердце у Дека Колтрейна, спешившего в Новый Орлеан на поиски своей жены.
И он отыскал ее – в объятиях другого мужчины, и силком притащил домой. И пока буря ревела и бесновалась в ночи, неся смерть всему живому, Дек Колтрейн, напившись до безумия, положил конец и беспутной жизни своей супруги, и своей собственной.
В тот год Тревису минуло всего двенадцать лет. Его сестренке было два года. Мальчик спрятался в отхожем месте, расположенном за домом. Перепуганные до смерти дети просидели там всю ночь напролет, крепко обнявшись, и вздрагивали всякий раз, как слышался вопль матери и глухой рев отца.
Когда перед рассветом ветер немного затих, Тревис собрался с духом и вошел в дом. И оказался в настоящем аду. На полу лежало окровавленное, изуродованное тело, в котором с трудом можно было угадать ту красавицу, какой была при жизни его мать. Рядом раскинулся отец, с перерезанным горлом, все еще сжимая в кулаке нож. Оба были давно мертвы.
Тревис едва успел заслонить от ужасного зрелища младшую сестру. Вскоре подоспели незнакомые мужчины. Они явились за отцом, которого собирались посадить в тюрьму за убийство того, с кем проводила время его жена. Но они опоздали – Дека Колтрейна теперь можно было поместить только в сырую могильную яму.
Эту ночь Тревис запомнил на всю жизнь. Впрочем, он и не собирался ее забывать. Напротив, он старательно хранил ее, как драгоценный урок жизни, как доказательство того, что любовь к женщине ведет мужчину в ад. И все последующие годы, взрослея в жестокой борьбе за существование, Тревис твердил себе, что никогда не проявит слабость, никогда не полюбит ни одну женщину.
Хотя, конечно, не обошлось и без ошибок. Уже в шестнадцать лет он как дурак влюбился по уши в прелестную креолку. А потом возненавидел самого себя за эту глупость, ибо вскоре обнаружилось, что все окрестные мальчишки успели отведать то, что, по ее словам, принадлежало ему, ему одному. Нет, на свете не было ни одной женщины, заслуживающей доверия, и он был бы полным кретином, если бы хоть на секунду усомнился в этом.
С тех пор он взял в обычай предоставлять женщинам быть страдающей стороной, не допуская ни малейшей слабости со своей.
А потом случилось несчастье с его сестрой, и она убила себя, а Тревис ушел на войну, полный жажды крови. Ему была не дорога собственная жизнь. Нет, не смерть его страшила, а жизнь, обратившая к нему несказанно суровый лик. Видимо, оттого капитан оказался в таком фаворе у самого генерала Гранта. Он очертя голову бросался в любой бой и крушил врага, не ведая жалости ни к нему, ни к себе. Трижды под ним убивали коня, ему приходилось отстаивать свою жизнь в дикой рукопашной схватке, но ни разу он не отступил ни на шаг.
И вот теперь здесь, перед ним, сидела самая красивая женщина на земле. Она внимательно смотрела на него из-под пушистых ресниц, касавшихся нежных, как персики, щек, окаймленных золотистыми, как мед, локонами. Тревис невольно скользнул взглядом вниз, на полную, высокую грудь, и даже в своем нынешнем плачевном состоянии не мог не почувствовать возбуждения. О, он хотел ее! Он хотел ее так, как никогда прежде не хотел ни одной женщины в мире. Он желал ворваться в нее и слиться с ней в едином ритме, пока чресла не взорвутся сладким огнем. Он хотел держать ее в объятиях всю ночь, каждую ночь. Он жаждал до изнеможения целовать эти пьянящие губы. А еще он хотел, чтобы она шла с ним по жизни рядом и никто не сомневался, что Китти принадлежит ему, ему одному – и никому больше.
Дурак! Тревис с трудом заставил себя отвести взгляд. Дурак! Непроходимый тупица! Она не лучше прочих. Она такая же, как все! Просто ей повезло родиться с необычайно красивой мордашкой. Вот и все! Это болезнь и слабость заставили его на миг потерять голову. И чем быстрее он поправится и наберется сил, тем быстрее придет в себя.
– Послушайте, я хочу спать! – грубо проговорил он. – Позаботьтесь лучше о моем солдате. Вы нужны ему больше, чем мне!
Китти не спеша выпрямилась, не сводя с Тревиса глаз.
– Вряд ли вам вообще кто-то когда-то был нужен, Тревис Колтрейн! – с горечью прошептала она.
Глава 20
Китти, сидя на подоконнике, смотрела вниз, на улицу. В августе в Ричмонде стояла адская жара, и она обливалась потом. В тесной комнате было совсем нечем дышать. Как долго она просидела здесь взаперти? Пленница давно утратила счет дням. Или дни успели сложиться в недели? Тревис поместил ее сюда и поставил у дверей часового. Дважды в день приносили еду, в комнате убирали и сменяли воду в кувшине. Но при этом ей ни с кем не удалось обменяться ни единым словом.
Заслонившись рукой от слепящего солнца, Китти посмотрела на большие часы над входом в ювелирный магазин. У них в Голдсборо такие же точно часы висели над лавкой Гиддена, но этот магазин намного больше. Разложенные в витрине образцы товаров вполне могли потянуть на многие тысячи долларов. И в потоке прохожих можно было увидеть людей, вполне способных стать покупателями этого магазина. По дороге в город Китти не раз приходилось слышать о том, какое огромное количество денег появилось у людей благодаря энергичной торговле сахаром, лекарствами, кофе и чаем.
На улице мелькало довольно много негров: кто-то из них был свободен, а кто-то оставался рабом. Такие чаще служили кучерами или привратниками, широко распахивая дверь и складываясь пополам в угодливом поклоне при появлении белого. Если же это была белая женщина, то негр демонстративно отводил в сторону взгляд, как того требовали правила приличия.
Китти уже научилась различать жителей разных штатов по акценту речи и цвету мундиров. Выходцы из Алабамы носили голубое сукно. Из Джорджии – коричневое, предпочитая широкие шаровары и зеленое шитье. Енотовые шапки выдавали парней родом из Теннесси, так же как ковбойские шляпы – из Техаса, а иногда из Арканзаса. Вашингтонский артиллерийский полк щеголял белоснежными перчатками. А однажды Китти удалось полюбоваться темнокожими новоорлеанскими зуавами[10] в необъятных алых шароварах, белых гетрах, длинных голубых рубахах навыпуск и причудливо расшитых жилетах. За широким синим кушаком зуавы носили огромные кинжалы. По большей части солдаты Конфедерации ходили в простых серых мундирах, они вступили в армию во Флориде, Миссисипи или Южной Каролине.
