С волами дело обстояло значительно легче. Савка начал по порядку. Выгнал сначала волов Бруя. Потом задворками прошел во двор Василя Бусыги. Войта как раз и дома не было. Еще с вечера он поехал к пану Крулевскому по своим войтовским делам. А дед Куприян лежал на полатях и подводил итоги прожитой жизни. Войтовы волы оказались с норовом и не захотели посреди ночи покидать стойло. Но им показал дорогу и увлек за собой годовалый бычок. Втроем они пошли веселей, а когда Савка присоединил к ним и Бруевых рогачей, то все они совсем дружно двинулись в поход вместе с Савкой.
Еще до восхода солнца две пары волов, годовалый бычок и племенной жеребец были на месте. Савка пустил их на молодую травку, стреножив жеребца, а сам стал бродить по лесу. Вскоре его задержал часовой и отвел в партизанский штаб. А Савке только этого и нужно было.
Удивились дед Талаш, Будик и Рыль, увидев Савку.
— С чем ты пришел теперь? — спросил дед Талаш.
— Не гневайтесь, дядя, и вы, братки: я привел вам жеребца Кондрата Бирки, вашего и моего теперь врага, пригнал пару волов и годовалого бычка Василя Бусыги да пару волов Симона Бруя. Хочу я человеком стать, и не думайте про меня, что я ваш враг.
Дед Талаш, Мартын Рыль и Тимох Будик переглянулись. Глаза их лукаво заискрились.
— Савка остался Савкой, — смеялись они потом.
А Савка, возвращаясь из леса, держал голову выше обычного, чувствуя, что он сделал большой шаг к тому, чтобы «стать человеком».
33
Как-то в сумерках возвращалась Авгиня из леса. За плечами у нее был довольно большой мешок первой травы. У матери Авгини, в хате которой она жила теперь с детьми, была телушка. Для нее и несла Авгиня траву. Шла она краем дороги, чтобы не попасться на глаза людям и особенно легионерам: от них можно было всего ожидать, и Авгиня их боялась.
Шла Авгиня, а вместе с ней шли и ее думки… С того времени, как оставила дом своего мужа, она не виделась с Василем. Хотя у матери ей жилось нелегко, возвращаться к Василю она и не помышляла. Да и как ей, изгнанной из дома с таким позором, возвращаться назад, кланяться мужу, ронять перед ним свое женское достоинство? Разве он не нашел бы дороги к ней, если бы она была ему нужна? Авгиня надеялась, что Василь придет если не за ней, так за сынами. С одной стороны, она не хотела ни возвращаться к Василю, ни отдавать ему младших детей, с другой стороны — ей было досадно, что Василь не показывается и не просит ее вернуться. Понятно, она и не вернулась бы. Наговорила бы ему кучу уничтожающих слов, постаралась бы оскорбить и унизить его еще хуже, чем оскорбил и унизил он ее… Украдкой, когда Василь отлучался из дома, она забегала к деду Куприяну, чтоб разжиться чем-нибудь из харчей. Разве не должен был Василь помочь ей кормить детей? Но он строго-настрого приказал своему старому отцу не давать ей ничего. Дед Куприян видел, что помирить Василя и Авгиню трудно, и уже не делал никаких попыток к этому. Кто теперь послушает старика? Дед только покачивал головой и не вмешивался больше в их дела, но тайком и он пересылал иногда кое-что для своих внучат.
Василь же ожидал, что Авгиня, прижатая нуждой, затоскует по своему куску хлеба и сама придет к нему на поклон, будет унижаться перед ним. С того момента, когда он заподозрил Авгиню в том, что это она предупредила старую Талашиху и рассказала ей о его тайном сговоре с Савкой Мильгуном, Василь рассвирепел и с нетерпением ждал ее возвращения — не для того, чтобы начать снова жить вместе, а для того, чтобы поговорить с ней как следует, а потом прогнать ее раз и навсегда. Войт уже подыскивал себе другую жену. Он еще не старый. Стоит только мигнуть — любая за него пойдет. Его положение как войта и сторонника польской оккупации укреплялось с каждым днем: белополяки наступали, а Красная Армия отходила назад. К этому времени белополяки заняли уже Мозырь и Речицу. Правое крыло их армии быстро продвигалось по Украине и угрожало Киеву. Партизанское движение, казалось, пошло на убыль. Сюда, на Полесье, белополяки подогнали новые части. Заклятые его, Василя, враги — Талаш и Мартын Рыль, — вероятно, ушли вместе с красными и сюда вряд ли вернутся, а если и вернутся, то Василю теперь они не так и страшны… Вот какие мысли бродили в голове войта.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
…Красный диск солнца врезался уже в вершины леса, и его закатные лучи с грустной, прощальной лаской скользили в глубине неба, оставляя там розовые дорожки, скользили по земле, на которую еще не надвинулась тень от леса, по крышам строений, по вершинам кудрявых деревьев и по застывшим в вечерней тишине деревенским ветрякам. От болота тянуло прохладой и сыростью, и где-то далеко-далеко вздыхала земля и вздрагивали болота от глухих пушечных залпов. Этот грохот орудий напоминал Авгине о войне, и она ощущала неясную тревогу перед неизвестным будущим. Отступление Красной Армии было для нее крушением каких-то надежд и напоминанием о том, что и ее личное положение теперь ухудшается. Но дороги назад отрезаны, и она должна смотреть в лицо будущему открытыми глазами.
Авгиня остановилась. Сквозь ветви деревьев просвечивали поля вепровских крестьян, да и сами Вепры уже отчетливо выступали из легких вечерних сумерек. Авгиня хотела продолжать путь, как вдруг шорох ветвей и легкий хруст гнилого валежника под чьими-то шагами в густом кустарнике заставили ее обернуться в ту сторону. Она повернула голову, и дрожь пробрала ее: из лесного сумрака выступил высокий темный силуэт человека. Авгиня остановилась, она хотела уже броситься бежать… скорее к полю, оно совсем близко: там не так страшно — деревня рядом!
— Авгиня? — окликнул дружелюбный низкий, тихий голос.
Что-то близкое, давно знакомое послышалось ей в этом голосе. Она опустила на землю мешок и пытливыми, еще не потерявшими своего очарования глазами глянула на высокого человека и узнала его.
— Мартын! — вырвалось у нее.
— Я, я! — тихо отозвался он и подошел вплотную.
Авгиня пугливо оглянулась. Кого боялась она в этот момент, не знала и сама. Может, это был бессознательный страх, внушенный Василем, а может, обычная осторожность молодой женщины. Мартын тоже оглянулся. Но его волнение было иного характера. Он долго держал руку Авгини, огрубевшую от тяжелой работы, и вглядывался в ее глаза.
— Здорово, Авгинька! Как же давно не видел я тебя! А думал о тебе много все эти дни.
— Не стою я того, чтобы думать обо мне, — ответила Авгиня Ей хотелось проверить самое себя, стоит ли она того, чтобы о ней думал Мартын.
— А я вот думал и… буду думать.
Авгиня потупила глаза. Как хорошо, что Мартын думает о ней и будет думать!
— А что ты думал про меня — хорошее или плохое?
— Да это и рассказать трудно. Много чего думал. Думал, как бы увидеться с тобой, поговорить… Посмотреть на тебя… И прежнее приходило на ум… Нет-нет, да и вспомнится, как мы с тобой на челнах гонялись. Давно уж это было, а вот не забывается. И знаешь — ты и та качка, которую схватил сом, как-то соединяются в моей голове, превращаются в одну Авгиню, а сом… оборачивается в Василя.
— И этот сом, — горько усмехается Авгиня, — взял теперь и выбросил из своей утробы качку.
— Пусть бы он лучше подавился ею сразу. Но тут, если говорить правду, не так виноват сом, как сама качка.
Авгиня опустила голову. Разговор оборвался.
— А стрелок, что подбил качку, разве не был виноват? — тихо спрашивает Авгиня. И, не ожидая ответа, продолжает: — Но говорить об этом теперь не время. Наверное, я сама виновата: на богатство польстилась. А это богатство вышло мне боком и отравило жизнь. Радость не в достатке, и счастье не в богатстве. Я была чужая ему, а он был чужим для меня. Об одном я жалею: мне надо было самой бросить его, а не ждать, пока он меня прогонит.
— А почему же ты не сделала этого?
— Из-за детей, Мартын. Чем же дети виноваты?
— Значит, если бы он не прогнал тебя, ты и сейчас жила бы с ним?
— Не знаю… Наверное, все-таки бросила бы его, потому что думала об этом и только ожидала подходящей минуты: жизнь для меня была там не такая сладкая, как ты думаешь.
