Во Франции я видел даже маленькие кафе – «Сталинград», школы – «Сталинград», и учащиеся этих школ подходили ко мне (я, кстати, нарочно повесил весь свой наградной иконостас, да и сами французы попросили меня, чтобы я надел все награды) – и вот дети подходили ко мне и эти награды целовали.
То же самое было в Бельгии и Голландии. В Бельгии красивая новая улица названа Сталинградская. Есть площадь в Англии, названная Сталинградской. А на Родине Сталинграда позорно от него отказались. От славы и гордости своей! Обо всем этом я написал в открытом письме президенту.
В. К. Не можете смириться, что оно осталось безрезультатным?
М. А. Не могу.
Август 2003 г.
Душа соборная
ПИСАТЕЛЬ ВЛАДИМИР ЛИЧУТИН
Пожалуй, более всего Владимира Личутина можно характеризовать так: художник слова.
Северянин, архангельский помор, принес он в современную литературу необыкновенное богатство и выразительность родного языка, раскрывшего талантливому сыну России самые заветные свои сокровищницы.
Он и мыслитель очень своеобразный, в чем убеждаешься каждый раз, читая новую его книгу или беседуя с ним.
Виктор Кожемяко. Прежде всего, Владимир Владимирович, поздравляю вас с премией «России верные сыны». Можно сказать, что все ваше творчество посвящено России. И в эти труднейшие для нашей Родины годы вы очень активно работаете. Буквально подряд печатались в журнале «Наш современник», а теперь вышли в издательстве ИТРК (спасибо ему за это!) трехтомная эпопея «Раскол», затем «Душа неизъяснимая» с подзаголовком «Размышления о русском народе», роман «Миледи Ротман».
Все это, по существу, исследование русской души – то в историческом плане, как на страницах «Раскола», то в сугубо современном, как в «Миледи Ротман». А «Душа неизъяснимая» соединяет разные планы и разные жанры: тут сегодняшний день и наша история, взгляд тонкого художника и прямая публицистика. Так вот, столько лет с пристальным вниманием вглядываясь в русскую душу, которая испокон веку на Западе считалась загадочной и которую сами вы называете неизъяснимой, что все-таки для себя раскрыли в ней?
Владимир Личутин. Видите ли, душа отдельного человека и племени порою весьма отличны и потому находятся в потаенном единстве и в страстной открытой борьбе. Душу народа нельзя разъять на составные и нельзя суммировать из частностей. Я полагаю, что соборная душа народа – не только и не столько мистическое и религиозное пламя, разлитое в крови нации, сколько норов его и характер, ум и разум, этика и эстетика, быт и побыт – то самое существенное, та самая изюминка, что и отличает одно племя от другого. Душа народа, вроде бы находясь во плоти народа, невольно изливается на все окружающее ее и оставляет свой отпечаток уже сугубо материальный. Душа – физиономия племени, соединяющая в себе множество оригинальных черт, позволяющих обитать в том пространстве, кое было даровано судьбою, а значит, Богом. Душа народа навечно обручена с пространством, и они взаимно одухотворяют, дополняют друг друга, созидая долговекое племя…
О русской «непонятной» душе многие размышляли в мире – с дурным умыслом и без оного, с любовным чувством и неприкрытым отвращением. Но понять душу народа – значит покорить его иль, признав величие его, отдаться ему на милость. А нам-то, глубоко русским, разве не хочется познать себя? Это вопрос… Ибо втайне, мне так кажется, мы знаем себя верно, а кабы не знали своей сути, для чего рождены были, то давно бы рассыпались, превратились в плесень и прах.
В древности говаривали: «Их платье не по нам, наше платье не по ним. Всякий народ своей одеждой живет». И еще: «Подпусти в свою землю инородника – и рассыплет ее». Ибо тот инородник приходит со своей душою, всегда таящей свой умысел и свой интерес.
В. К. Но все же, почему русская душа «неизъяснимая»?
В. Л. Да потому, что безнравственный человек и не должен со своим охальным умом лезть в ее глубины, ее ядро, чтобы разъять на составные. Голый ум все готов разрушить ради своего любопытства, чтобы погреться у чужой (даже и у родной) избы, объятой пламенем.
Сейчас много размышляют в России о душе, потому что Запад, покорив нас (так он полагает), отказался от нашей сути. Но размышляют о душе не полной, почти атомизированной. Размышляют, потому что холодно и голодно в России, потому что взгляд уперся в тупик, потому что варварская «революция» девяносто первого безжалостно разрубила русского человека наполы, когда одна часть его смотрит изумленно назад, видя в прошлом одни прелести и красоты, а другая вглядывается вперед, ничего в той темени не находя спасительного для себя. И та гнойная власть, усевшаяся на шею народа, нарочито не засвечивает фонари, не освещает тропинку среди губительных топей. И делает это с целью, чтобы народ дольше находился в смятении. Ибо русский народ, объясни ему толково, что предлагаемый путь спасителен и единственно верен, тут же начнет приспосабливать под себя новую дорогу, мостить гати, подсыпать в топи всякого хлама и пусть и с тяжким трудом, но будет двигаться вперед, сохраняя свою сущность.
Собственно говоря, отчего мы так боимся частной собственности? Ведь жили при ней тысячи лет, и даже при общинном труде всяк владел своим и чужого каравая без дозволения не прикусывал. А потому, что лишь при социализме, в конце семидесятых, народ вкусил ровной жизни без встрясок, вкусил ровной дороги, когда не надо кровавить ноги, добывая кусок насущный, и впереди все ясно, без угроз дому своему. И то, над чем издеваются «демократы», говоря-де, народ жил на халяву, издеваются те, кто тяже авторучки ничего за жизнь свою не поднял, – и есть высшее достижение не только прежней власти, но и всего мира. Жить в духовной системе без сбоев есть мечтание всякого народа и его идеал. Значит, смеются ныне над достигнутым, пусть и в чем-то искривленным идеалом, который надо было лишь подправить в его оттенках – и не более того.
В. К. По-моему, многие в нашей стране думают сегодня именно так. Но, увы, задним умом…
В. Л. Уныние в народе усиливается не столько оттого, что жить тяжче, чем прежде, но оттого, что близок локоть, да не укусишь; вот она вроде бы рядом, жар-птица, только протяни руку, и свет от нее еще слепит, почти греет – но, увы, уже не ухватить пера, пока не поймем, откуда слетела та жар-птица и отчего мы заслужили этот дар ее.
Если полагать, что позади все было лучезарно, тогда нынче особенно сиро и скорбно. Но ведь позади-то, братцы, были годы – ох-охонь-ки! Иго на иго, тягость на тягость, слезы на слезы, от хазар, крымских татар и монголов до поляков, французов и германцев. И всех надо было одолеть и не сникнуть. Так и жил, сам себя пестовал народ: из войны и неустроя – в новую войну и неустрой; только воздуха свежего глотнули, а нас опять за шиворот и в воду с головою. Сколько крещений-то было – почитай, раз триста крестили огнем и мечом, а сколько лиха; собрать бы все горе в сумочку, так ушла бы она в землю до самого ядра и высушила нутряной пламень. И ведь не сник русский народ, не потерялся во времени, не изветрился, не превратился в жалкую плесень. И потому велик он, и подобных ему племен насчитается ли в мире с пяток. Он поклонил под себя огромные северные пространства и стал великим. Именно великие чудные земли, принятые душою народа и ставшие своими, и делают нацию великой, выковывают особый характер, особую душу. На этих трудных для проживания землях не мог бы жить ни один народ мира. И тут приходит невольно на ум: отчего именно нашему племени досталась суровая страна, отчего не обустроился он где-то в палестинах иль в междуречье, иль у Средиземноморья, хотя были к тому все основания. А потому, что Север, Поморье, Сибирь – это древние отчины, земли нашенские, откуда в глубокой древности русское племя под давлением планетарных сдвигов ушло в кочевье; и, окружив белый свет, оно вернулось обратно на родину, подобно птицам, что табором слетаются на родовые места, чтобы вывести потомство. Не смешно ли сказать, но даже пляски русских мужиков очень напоминают свадебные выкрутасы журавлей, а хороводы девушек – танцы лебедей… Их и звали «лебедушками».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
