– И давно уже ждет?
– По крайней мере с час.
– В таком случае, – сказал спокойно Маликорн, – подождет еще несколько минут.
– Господин Маликорн, вы забываетесь.
– То есть вы меня забываете, мадемуазель. И та роль, которую вы заставляете меня играть здесь, начинает раздражать меня. Тьфу, пропасть! Целую неделю я слоняюсь тут около вас, а вы ни разу не соблаговолили заметить меня…
– Как, вы здесь уже целую неделю?
– Да, скитаюсь в парке, словно оборотень, обжигаемый фейерверками, от которых у меня порыжели два парика, вечно мокрый от вечерней сырости и брызг фонтанов, вечно голодный, измученный, вынужденный удирать через ограду, точно вор. Черт возьми, разве это жизнь для существа, которое не создано ни белкой, ни саламандрой, ни выдрой! Вы настолько безжалостны, что хотите заставить меня утратить человеческий образ. Нет, я протестую! Я человек, черт возьми, и останусь человеком, разве только на этот счет последуют иные распоряжения небесного начальства!
– Что же вам надо? Чего вы хотите? Чего вы требуете? – спросила Монтале более мягким тоном.
– Не станете же вы уверять, что не знали о моем пребывании в Фонтенбло?
– Я…
– Будьте откровенны.
– Я подозревала об этом.
– Неужели в течение целой недели вы не могли устроить так, чтобы видеться со мной хотя бы раз в день?
– Мне всегда мешали, господин Маликорн.
– Та-та-та…
– Спросите у других фрейлин, если не верите.
– Никогда не спрашиваю объяснения того, что сам знаю лучше других.
– Успокойтесь, господин Маликорн, скоро все переменится.
– Давно пора.
– Вы же знаете, что о вас всегда думают, видят ли вас или нет, – сказала Монтале с кошачьей ласковостью.
– Да, как же, думают!..
– Честное слово.
– Нет ли чего новенького?
– Относительно чего?
– Относительно моего поручения узнать, что творится у принца?
– Ах, дорогой Маликорн, в эти дни нельзя было даже подойти к его высочеству.
– А теперь?
– Теперь другое дело: со вчерашнего дня он перестал ревновать.
– Вот как! Отчего же прошла его ревность?
– Пошел слух, что король удостоил внимания другую женщину, и принц сразу успокоился.
– А кто пустил этот слух?
Монтале понизила голос:
– Говоря между нами, мне кажется, что принцесса и король просто сговорились.
– Ха-ха!.. – засмеялся Маликорн. – Это было единственное средство! А как же тот бедный воздыхатель – господин де Гиш?
– О, он совсем отставлен.
– Они переписывались?
– Да нет же! В течение целой недели я не видела, чтобы кто-нибудь из них взял перо в руки.
– А в каких отношениях вы с принцессой?
– В самых лучших.
– А с королем?
– Король улыбается мне, когда я прохожу мимо.
– Хорошо. Теперь скажите, какую женщину наши любовники решили сделать своей ширмой?
– Лавальер.
– Бедняжка! Нужно, однако, помешать этому, моя милая.
– Зачем?
– Затем, что господин Рауль де Бражелон убьет ее или себя, если у него возникнет подозрение.
– Рауль? Добряк Рауль? Вы думаете?
– Женщины имеют претензию считать себя знатоками человеческих страстей, – сказал Маликорн, – а сами не умеют читать ни в собственных сердцах, ни в собственных глазах. Словом, говорю вам, господин де Бражелон безумно любит Лавальер, и если она вздумает сделать вид, что обманывает его, он лишит себя жизни или убьет ее.
– Король защитит ее, – уверила его Монтале.
– Король! – воскликнул Маликорн.
– Конечно.
– Ну, Рауль убьет короля, как обыкновенного гусара.
– Вы с ума сошли, господин Маликорн!
– Нисколько; я говорю вам совершенно серьезно, милая Монтале, а сам я знаю, как поступить.
– Как?
– Я предупрежу потихоньку Рауля об этой шутке.
– Боже вас сохрани, несчастный! – вскричала Монтале, поднимаясь на одну ступеньку ближе к Маликорну. – Даже не заикайтесь об этом бедняге Бражелону.
– Почему же?
– Потому что вы еще ничего не знаете.
– А что случилось?
– Сегодня вечером… Никто нас не подслушивает?
– Нет.
– Сегодня вечером под королевским дубом Лавальер громко и простодушно заявила: «Не понимаю, как это, увидев короля, можно любить какого-нибудь другого мужчину».
Маликорн даже подпрыгнул на стене:
– Ах, боже мой, неужели она так и сказала, несчастная?
– Слово в слово.
– И она думает так?
– У Лавальер всегда что на уме, то и на языке.
– Это требует отмщения. Какие все женщины ехидны! – воскликнул Маликорн.
– Успокойтесь, дорогой Маликорн, успокойтесь!
– Напротив, зло нужно пресечь в корне. Нужно вовремя предупредить Рауля.
– Эка придумал! Теперь уже поздно, – ответила Монтале.
– Почему?
– Эти слова Лавальер…
– Да.
– Эти слова…
– Ну?
– Дошли до короля.
– Король знает их? Они были переданы королю?
– Король слышал их.
– Ohime[3], как говорил господин кардинал.
– Король находился в то время недалеко от королевского дуба.
– Следовательно, – заключил Маликорн, – теперь у короля и принцессы все пойдет как по маслу, а козлом отпущения явится бедный Бражелон.
– Вы совершенно правы.
– Это ужасно!
– Ничего не поделаешь.
– Да, пожалуй, лучше не становиться между королевским дубом и королем, не то такой маленький человек, как я, мигом будет раздавлен, – промолвил Маликорн после минутного размышления.
– Сущая правда.
– Подумаем теперь о себе.
– Как раз то самое, чего и я хотела.
– Откройте же свои прелестные глазки.
– А вы давайте сюда ваши большие уши.
– Приблизьте ваш крошечный ротик, чтобы я мог крепче поцеловать вас.
– Вот он, – сказала Монтале и тотчас сама ответила звонким поцелуем.
– Разберемся во всем как следует. Господин де Гиш любит принцессу, Лавальер любит короля; король любит принцессу и Лавальер; принц не любит никого, кроме себя. Посреди всех этих любовных историй даже дурак сделал бы себе карьеру, а тем более такие рассудительные люди, как мы.
– Вы всё носитесь со своими мечтами.
– Вернее, со своими фактами. Позвольте мне быть вашим путеводителем, моя дорогая; кажется, до сих пор вы не могли пожаловаться на мои советы, не правда ли?
– Не могла.
– В таком случае пусть прошлое служит вам порукой за будущее. Так как здесь каждый думает о себе, подумаем о себе и мы.
– Вы совершенно правы.
– Но только исключительно о себе.
– Идет!
– Союз наступательный и оборонительный!
– Клянусь, что буду свято исполнять его.
– Протяните руку; вот так: все для Маликорна!
– Все для Маликорна!
– Все для Монтале! – отвечал Маликорн, протягивая руку, в свою очередь.
