А. И. Гуковский пришел к нам из окружения "Русского Богатства", и для нас было приятным сюрпризом, что в нашем споре с В. А. Мякотиным и А. В. Пешехоновым он принял нашу сторону. Другою такою же "белою вороною" в составе "русских богачей", как мы их называли, был П. Ф. Якубович-Мельшин, но этот последний совершенно не был газетным человеком и мог оказать нам лишь моральную поддержку. То же приходится сказать и о старом народовольце, участнике легендарного "хождения в народ" А. И. Иванчине-Писареве, близком друге покойного Н. К. Михайловского и главе администрации "Русского Богатства".
В этом малочисленном составе мы храбро взялись за дело. Первое время мы совершенно не имели сторонних сотрудников и лишь понемногу, по мере того, как газета завоевывала себе видное место среди конкурирующих изданий, начался приток статей ведомых и неведомых сотрудников, а потом и приток людей. Явился Бикерман, покаявшийся нам чистосердечно, что не ждал от нас ничего путного в газетном смысле, принесший нам свои извинения, поздравления и готовность работать; с тех пор редкий номер газеты выходил без его статьи, всегда интересной, живой, иногда с оттенком {263} несколько "талмудической" логики.
Начал присылать свои вещицы тогда еще совершенно неизвестный К. И. Чуковский. Удачно попробовала свои силы в политической публицистике, под псевдонимом А. Филиппова, А. Ф. Даманская, легко и живо воспринявшая идеи и настроения нашего редакционного кружка, и под веянием бурного времени очень литературно их излагавшая. Явились и талантливые фельетонисты, в стихах и прозе; появились молодые и способные сотрудники по вопросам военным, по быту и организации армии, по отделу внутренней жизни; валом повалили корреспонденты; в то наэлектризованное время каждый давал больше, чем обычно был способен давать.
А. И. Гуковский немедленно занял в нашей редакции очень видное место. Он вложил в газету очень много - и качественно, и количественно. Как-то раз, незадолго до конца нашего предприятия, помню, мы подсчитали литературную производительность всех главных редакционных работников. Правда, рекорд побил я; но ведь я, стесненный нелегальным положением, должен был избегать частых передвижений и кончил тем, что почти что поселился в редакции, там же ночуя, часто не раздеваясь, благо налицо был отличный кожаный диван: наборщики, приходя рано утром в типографию, помещавшуюся тут же, в нижнем этаже, первого меня заставали в редакции и первого меня теребили с требованием рукописей; и последним или одним из последних заставали меня в редакции самые свежие телеграфные новости "последнего часа", часто требовавшие немедленного отклика.
Второе место, следом за мною занял А. И. Гуковский, далеко опередивший даже нашу "живую энциклопедию", Н. С. Русанова, писавшего статьи. А. И. Гуковский в совершенстве овладел типом газетной передовицы, сжатой и в то же время ударной. Он был стремителен, резок, определенен, возвышался до истинного пафоса, не чуждался и хлещущей насмешки, и горькой, переходящей в сарказм, иронии. Благодарного материала для них он имел сколько угодно.
А. И. Гуковский не просто пел в унисон со всеми нами; нет, он внес в наше "хоровое" газетное дело и свою личную, "сольную" партию. У него была одна излюбленная, особенно дорогая его сердцу идея. То была идея новой декларации прав человека и гражданина.
{264} Юрист по образованию и профессии, А. И. относился к юриспруденции не только как к особого рода технике для переложения на нормальный язык законодательства текущих потребностей и опытов быстротекущей жизни. Он искал в науке и философии права руководящих начал для глубоко продуманной и всесторонней реконструкции общества, а в социализме - скрытой правовой идеи, которая могла бы быть рассматриваема, как душа всей социалистической системы. Русская революция, в пролог которой мы в 1905 г. вступили, была для него в полном смысле этого слова Великой Революцией - тем же для нашего времени, чем для своего была Великая Французская Революция 1789-93 годов. Та революция развернула широко свою хартию личных прав и вольностей - хартию либерализма, быстро выродившегося в идеологию буржуазии. Наша революция должна дать такую же хартию углубленного социального содержания. Эта мысль была в центре тогдашнего умонастроения А. И.; к ней он неизменно подходил, с чего бы ни начал. Социализм без вскрытия его основной правовой идеи был для него неполным. Русская революция без новой "Декларации прав" оставалась незаконченной, "ущербленной революцией". Думская тактика без набатного зова новой великой Декларации - тактикой бескрылой, неспособной потрясти всю страну и создать то мощное напряжение всенародной воли, без которого Дума обречена на бесславное поражение.
Газету нашу часто закрывали; мы немедленно начинали ее под новым заглавием. Тогда попробовали запечатать нашу типографию. А. И. немедленно "продал" типографию и добился ее распечатания для пользования "новым" собственником. Так дожили мы в состоянии напряженной борьбы почти до самого разгона Государственной Думы. Накануне этого разгона пробил и наш час: на помещение газеты был устроен форменный налет, всех, кого застали, без разбора захватили, а помещение и редакции, и типографии запечатали...
Конец этот мы предвидели. Газета наша задолго до этого дня принялась разоблачать план разгона Думы, который стал нам известен из секретных полицейских источников: мы имели человека, который сообщал нам много тайн из мира охранки и жандармерии, а этот мир первым был посвящен в решение покончить с Думой и первым начал {265} подготовляться ко всяким случайностям в момент ее насильственной кончины. Сильные этой осведомленностью о планах противника, мы делали отчаянные усилия, чтобы заставить Думу осознать неизбежность рокового исхода и обеспечить наилучшую обстановку для столкновения с властью, прежде всего путем решительного отстаивания земельной реформы в пользу трудового крестьянства.
***
О Михаиле Гоце приходили из-за границы лишь отрывочные и редкие вести. В начале лета 1906 года один товарищ случайно застал его одного. Вошел незаметно и невольно остановился. Во всей фигуре Гоца и в застывшем выражении его лица была такая скорбь, такая горечь и тоска...
В это время у Гоца была уже парализована вся нижняя часть тела и начали отниматься руки. Все предположения о ревматизме давно были оставлены. Крупнейшими специалистами было определено, что источник болей - в опухоли, давящей на спинной мозг. Рак или нет? Еще только раз увидел Гоца в Дюссельдорфе его старый товарищ по якутской драме, Терешкович. Михаил Гоц, уже совершенно неузнаваемый, высохший, похожий на живую мумию - у которой жили только одни глаза - передал ему, что выдающийся хирург готов сделать отчаянную операцию, но всё же не безнадежную попытку - спасти его операцией. "Итак, через день я ложусь на операционный стол"...
Операция снятия со спинного мозга опухоли - она оказалась не злокачественной - прошла, как нам передавали, блестяще. Казалось, жизнь победила смерть. Но в незримой приходо-расходной книге его жизни чего-то недоставало. Гоц заснул в санатории, где он набирался сил для новой, свободной от кошмара болезни, жизни. Спал тихо, спокойно. Но - не проснулся.
Его младший брат, Абрам Гоц, в ноябрьские дни 1905 г. принимал участие в начатой П. М. Рутенбергом в Петербурге работе по формированию "рабочих дружин", а через месяц попросился в Боевую Организацию. Он сразу же был принят и встал на работу: под видом извозчика он ведет слежку за министром внутренних дел Дурново.
Новый шеф столичной охраны, генерал Герасимов, так {266} потом рассказывал об этом: "В середине апреля 1906 года мы были заняты поисками террористов, работавших над Дурново. Знали про извозчиков. Обследовали извозчичьи дворы. Заметили одного, потом еще двух: сносятся между собой и с четвертым, по-видимому их шефом. Один из старейших филеров обозначал этого четвертого: Филипповский. Почему? - "Старый знакомый: Медников когда-то его показывал в Москве, в булочной Филиппова; это один из самых главных и драгоценных секретных сотрудников...".
Герасимов решает: не выслеженных трех подозрительных извозчиков и никаких соприкасающихся с ними людей пока не трогать. Таинственного же "четвертого" с величайшими предосторожностями, с гарантией полного секрета взять и доставить в Охранное отделение.
Таинственный незнакомец, назвавшийся инженером Черкасом, долго запирался. Его держали в течение нескольких дней в секретной камере при охранке. Он, наконец, сдался: признал себя работавшим когда-то для тайной полиции, согласился объясниться на чистоту, но лишь в обязательном присутствии своего бывшего начальника Рачковского. Тот приехал, и тут разыгралась небывалая в стенах охранного отделения сцена.
Рачковский пытался успокоить какого-то штатского, тот ругал его неподходящими для печати словами за бессчетное количество грубых ошибок. Мнимый инженер Черкас на самом деле был Азеф. Его удовлетворили за промахи Департамента пятью тысячами рублей. "Мы, - говорит ген. Герасимов, отказались от идеи немедленного ареста "извозчиков", чтобы не компрометировать Азефа".
