— Простите, — сказал профессор. — Чем могу вам помочь?
Кролик вытащил из-за спины черный цилиндр и лихо нахлобучил на голову. Уши прижало полями, и они торчали, как крылья моноплана.
— Он дурак, — ответил Саша Грубин, сосед Минца по дому № 16. — Даже странно, что при таком небольшом уме — такие артистические способности.
Саша Грубин обогнул Минца.
Он присел на четвереньки перед кроликом и положил на асфальт брезентовый мешок.
Кролик послушно прыгнул в мешок, Грубин завязал его бечевкой и перекинул через плечо.
— Что с вами, Саша? — спросил профессор.
— А ничего! Призвание.
Грубин пошел по улице, словно всю жизнь носил кроликов в мешке.
Минц все же старался уговаривать себя: «Ничего особенного не произошло, вчера объявляли — пятна на Солнце, магнитная буря, старайтесь не выходить из дома без головного убора...» Минц потрогал поднятыми пальцами поля своей шляпы. Ну с ним-то все нормально, а вот с другими-то?
Сверху послышался голос:
— Лев Христофорович, прокатить тебя или как?
Господи, этого еще не хватало! Из корзины самодельного воздушного шара свешивалась оживленная физиономия Корнелия Удалова, старого друга и соседа.
— Что с тобой, Корнелий? — крикнул Минц.
— Нашел себя! — откликнулся Корнелий Иванович. — Чего и тебе желаю.
— А куда намылился? — спросил Лев Христофорович.
— Говорят, археологи отыскали столицу Александра Македонского в долине Вахша, — ответил Корнелий. — Если ветры будут благоприятствовать, слетаю туда.
Порыв ветра подхватил воздушный шар с большой надписью через всю окружность: «Россия — щедрая душа» и понес к облакам, что спешили на юго-восток.
И исчез старый друг Удалов.
Минц не сомневался, что центр интриги лежит на площади Землепроходцев, и предчувствие чего-то зловещего терзало чуткую душу ученого.
И он бы продолжал держать себя в руках, давать отчет в каждом своем шаге и вздохе, если бы не встреча на углу Пушкинской и площади.
У Гостиного двора, у магазина «Все для вашей буренки» стояла известная своей суровостью к распущенным нравам гуслярок Клара Самойленко, бывшая комсомолка и вожатая, а ныне заведующая сектором борьбы с асоциальным поведением подростков в Гордуме.
Минц сталкивался с ее принципиальностью на заседании Гордумы и даже безуспешно пытался склонить даму к разумному компромиссу. Ведь и в самом деле трудно будет запретить юбки выше колен и отсутствие лифчиков под блузками — бывает такое, что поделаешь!
И вот — представьте себе — Лев Христофорович увидел госпожу Самойленко, стоящую на углу с белой гвоздикой в лапке, одетую лишь в кожаный передничек, заимствованный у папуаски, с грудью разве что не обнаженной и в золотых туфельках на дециметровой шпильке. А уж что было нарисовано на лице Клары, не поддается переводу на литературный язык.
Но Минц уже смирился с тем, что живет в сумасшедшем доме, и хотя все внутри у него перевернулось, он произнес:
— Здравствуйте, Клара Георгиевна. Вам не холодно?
— Привет, мужчина, — ответила заведующая сектором. — Не желаешь получить удовольствие?
— В каком смысле? — растерялся профессор.
— В сексуальном, — сказала женщина. — Я такие штучки умею делать, что ты до завтра в себя не придешь. От меня некоторых на «скорой» увозят.
— Простите, — сказал Минц. — Немного попозже. Мне хотелось сначала заглянуть в дом два.
— А что, правильно, — согласилась Самойленко легкого поведения. — Я прошла сквозь это чистилище. Меня изнасиловали шестеро сотрудников. Я думала, что не переживу позора.
— Врет она, — сказала бабушка в белом платочке, проходившая мимо. — Она сама бросалась на наших ребят. Многие устояли.
— А вы там работаете? — спросил Минц.
— Следуйте за мной, молодой человек, — сказала бабушка, — и вы достигнете цели.
В доме два по площади Землепроходцев находилось несколько учреждений. В том числе Гуслярское отделение ансамбля «Березка», Госприемизвозснаб, салон красоты «Галатея-2», фонд «Малютка и отчим», а сбоку прямо к стене был приклеен лист картона, на котором неровно, но внятно было написано фломастером:
«ТЕПЕРЬ У НАС ОДНО ЖЕЛАНЬЕ»
И никакого объяснения.
Когда Минц вошел в дверь, то увидел черную стрелу, которая указывала вверх по лестнице. А там в коридоре стояли в ряд стулья, и на стульях сидели смирные люди из городских жителей. И хоть освещение в коридоре было невнятным, они узнали Льва Христофоровича, и кто-то в кепке удивился и спросил:
— А тебе, профессор, чего не терпится?
— У профессора тоже проблемы бывают, — откликнулась Гаврилова, несчастная мать неудачного сына.
— Здесь по очереди или по записи? — спросил Минц.
— Живая очередь, — сказал Кепка. — Я с семи часов записывался.
Кепка показал Минцу ладошку с номером «2».
Минц присел на свободный стул рядом с Гавриловой.
— Вы тоже? — спросил он.
— Нет, — сказала Гаврилова. — О сынишке хотела посоветоваться.
Сынишке было под тридцать. Сынишка уже дважды развелся и собирался наняться в какую-нибудь бездействующую армию, чтобы не ранили.
— А как вы узнали об этом?
— Разве вы в «Гуслярском знамени» не читали?
— Я только Интернет читаю, — сказал профессор. — За остальным следить не успеваю. И что же в нашей газете было написано?
— Ничего. Только два слова: «Ваш шанс» и адрес. Первым Косолапов пошел. Думал, что угостят. Вы Косолапова не знаете?
— Не встречал.
— А он бомж. По помойкам ходит и бутылки сдает.
— У нас в городе настоящий бомж есть?
— У нас, говорят, даже группировка есть, — прошептала Гаврилова.
Минц кивнул, но не понял, какая группировка. Гаврилова же между тем продолжала:
— Он пришел, а его никто не останавливает, никто не гонит, но и не угощает. Ольга Казимировна спрашивает, на что жалуетесь? Смешно, правда?
— А кто такая Ольга Казимировна?
— А вот зайдете и увидите.
Человек в кепке нервничал — то вскакивал, старался заглянуть в щелку белой стандартной двери с бумажкой: «Без вызова не входить», то бегал по коридору, наступая людям на ноги. А когда дверь открылась, оттуда выдвинулась бородатая физиономия и рявкнула:
— Следующий!
Кепка кинулся бежать.
— Кто хочет или никто? — спросила физиономия.
Гражданка Гаврилова широко, как верующий парашютист, перекрестилась и ринулась к двери.
Наступила тишина.
Возвратился человек в кепке и скромно сел на стул.
Открылась другая дверь, напротив, оттуда выглянула очаровательная женщина средних лет и произнесла:
— Лев Христофорович, вас ждет зав. отделением.
— Мы первые стояли! — закричал было Кепка.
— Вам к другому доктору, — сказала очаровательная женщина.
В кабинете было скромно, тесновато, за белой занавеской стояла койка. Очаровательная женщина средних лет уселась за ученический стол. Ее темные волосы были забраны назад, в тяжелый узел. Одна прядь нарочно или случайно падала на лоб.
— А я все думала, — сказала очаровательная женщина, — неужели вы сознательно игнорируете?
— Я газету не читаю, — ответил Минц. — А как ваше имя-отчество, простите?
— Ольга, называйте меня просто — Ольгой, я вам в племянницы гожусь.
— Польщен, — ответил Минц. — И чем же вы здесь занимаетесь?
— Во-первых, я должна вам сказать, — ответила Ольга, — что мы не шарлатаны, не волшебники, не колдуны и даже не космические пришельцы.
— Последнее меня очень радует, — улыбнулся Минц, сделав вид, будто о космических пришельцах и не думал. Что было неправдой.
— Больше того, — продолжала Ольга, — мы не являемся агентами ЦРУ и даже Моссада.
— Что делать в нашем городке агентам ЦРУ!
— Не лукавьте, — возразила Ольга. — Они рады бы протянуть свои щупальца в каждую российскую деревню. Мы же являемся опытной лабораторией Министерства здравоохранения, которая развернула в Великом Гусляре свой полигон.
— Чем же вы занимаетесь? — спросил Минц.
— Как будто вы не догадались!
— Объясните. Зачем нам догадки?
— Хорошо. Проблема проста. Чаще всего человек ошибается, потому что у него нет возможностей выбрать тот путь в жизни, ради которого он появился на Земле. Условия жизни, воспитание, материальное положение, случай — все объединяется для того, чтобы отрезать человека от его настоящей судьбы. Только единицам суждено соответствовать предначертанию. Может быть, вам, Лев Христофорович?
— Мама хотела, чтобы я играл на скрипке, — признался Минц.
— А вы?
— Я хотел стоять в воротах нашей городской футбольной команды, но я был толстым мальчиком, и меня не брали.
— Представьте себе, что биология добилась того, чтобы соединить, казалось бы, несоединимое — человека и его призвание.
