И вдруг раздался резкий крик!
— Хи-юп-юп-юп-хи-иах!
Пауни тревожно зашумели и подались от берега. Уиноне послышался еще свист летящей стрелы. Дым совсем заволок палатки, девочки стали задыхаться, и Уинона велела им лечь, потому что у поверхности земли было легче дышать.
А тут еще прогремели два выстрела и наступила полная тишина. Стало слышно, как потрескивает пламя в кустарнике.
Девочки напряженно прислушивались.
Снова раздался яростный вой пауни. И опять два выстрела, на этот раз в другой стороне. И снова пауни смолкли. В наступившей тишине где-то позади врагов прозвучали два слившихся в один голос:
— Хи-юп-юп-юп-хи-иах!
Уиноне были хорошо знакомы эти голоса. Она поднесла сложенные руки к лицу и от необыкновенного счастья, что отец и брат тут, недалеко, совсем рядом, вцепилась зубами в пальцы.
«Это они! У Харки таинственное железо! Значит, стрелял Харка! Стрела — это, конечно, стрела отца, Матотаупы. Топот коней, донесшийся в наступившей тишине, означает, что Матотаупа и Харка на своих мустангах, вот почему они так быстро меняли места, нападая на пауни».
И еще раз прогремели выстрелы.
Теперь вслед за ними понесся над прерией военный клич воинов рода Медведицы. Крик быстро отдалялся, и было ясно, что воины успешно атакуют. А вопли пауни были теперь еле различимы в шуме завязавшейся схватки.
«О, мацавакена боятся враги! Конечно, они боятся и Харку, и Матотаупу».
Уинона задыхалась в дыму, ей было невыносимо жарко, но она уже не думала о смерти и плене, она думала о победе, и у нее появилась надежда снова увидеть отца и брата.
Жаркое пламя вызвало движение воздуха, и огонь стал распространяться, уничтожая все на своем пути. Деревца как факелы вспыхивали в ночи и быстро падали, превращаясь в угли. Выгорающий луг почернел. Огонь, сделав свое дело, покинул берег Лошадиного ручья и двинулся за типи, все быстрее и быстрее распространяясь к югу и превращаясь в гигантский пожар прерии.
Ветер обжигал лица девочек пеплом. На площадке становилось темно. Уинона с Белой Розой вместе со всеми прислушивались, но вокруг стало удивительно тихо. Казалось, что обе враждующие стороны притаились. Может быть, пауни ушли? Может быть, они, наоборот, готовятся к новому нападению?
И вдруг Белая Роза страшно закричала — перед ней, точно из-под земли, вырос высокий воин. Голый череп с хохолком на макушке, значит — пауни. Он поднес к губам свисток, и по лагерю разнесся резкий тонкий свист — знак его воинам. Но свист этот мгновенно оборвался, потому что одновременно с ним прозвучал клич дакотов, взметнулась палица, и сраженный пауни упал замертво. Человек, ростом не меньше пауни, с обнаженным туловищем, промелькнул рядом с ним. Девочки не заметили на нем никаких украшений, даже перьев не было в его волосах. Но по голосу и его богатырскому телосложению обе сразу узнали его.
— Матотаупа! — прошептали они.
Воины рода Медведицы отозвались на голос вождя. Они спешили к нему со всех сторон и без колебаний отдавали себя в распоряжение человека, которому привыкли подчиняться и на которого в этот момент возлагали все надежды. Теперь они обрели уверенность в победе.
Схватка, которая чуть было не возникла в самом поселке, отдалялась. Пауни, которые сумели приблизиться к стойбищу, спасались бегством, прихватив тело вождя, ибо не было позора больше, чем оставить убитого вождя в стане врага. Ряды пауни были расстроены, и дакоты преследовали их.
* * *
Когда после этой ужасной ночи снова взошло солнце и обе девочки вместе с другими женщинами и детьми стояли между закопченными, покрытыми пеплом типи, никто бы не мог подумать, что девочки еще до пожара нарочно вымазались сажей. Остальные выглядели не лучше их. Окружающяя прерия представляла собой сплошное пепелище, и только севернее ручья сохранилась неопаленная огнем трава.
Шум сражения утих, и поблизости не было видно ни убегающих, ни преследователей. Женщины и дети направились к ручью, чтобы напиться и освежиться. Потом они принялись за осмотр типи. Только стоящие у самого края типи немного обуглились, внутреннее кольцо их не пострадало. Из типи жреца доносились глухие удары: жрец разговаривал с духами.
Ружье и золотое зерно, висевшие перед входом в его жилище, снова исчезли.
Четан подошел к Уиноне, посмотрел на нее и сказал:
— Я пойду на холм, посмотрю, не возвращаются ли наши воины и все ли вернутся. Ты понимаешь меня, вернутся ли все, кто участвовал в схватке?
— Я понимаю тебя, Четан.
* * *
Пауни и дакоты удалялись на запад. Многие уже были на конях, и преследование приобретало вид своеобразной игры, где победить могла только сметливость и быстрота решения. В этой беспорядочной гонке преследователи часто оказывались преследуемыми, линия фронта все время изменялась.
Только те двое, которые с самого начала были на лошадях, вырвались далеко вперед, и их уже никто не видел. Они беспрерывно погоняли своих мустангов, и у Матотаупы даже не было времени объяснить Харке, что он задумал. Мальчик догадывался о причине такой спешки: на западе в лесу — кони пауни, и если расправиться с охраной или обмануть ее, тогда можно разогнать коней пауни по прерии, оставить их, как и дакотов, без лошадей. А может быть, отец задумал пригнать коней пауни в стойбище рода Медведицы?.. О своей роли в ночном сражении Харка не задумывался, да ведь и не было ничего особенного в том, чтобы подобраться среди ночи к пауни и посеять панику выстрелами из мацавакена. Правда, в эту ночь впервые в жизни Харка стрелял в людей, но это все-таки не было поединком воина с воином, потому что стрелял он издалека, в темноте и убитого не видел и не дотрагивался до него. И думал он тогда только о том, что нужно спасти от врагов Уинону и Унчиду…
Отец все время ехал впереди. Давно уже наступил день, и мальчик видел перед собой закопченную спину отца, который во время битвы не раз прорывался сквозь горящие кусты, носился в клубах дыма и пепла.
Когда Матотаупа и Харка достигли леса, на землю спустилась ночь. Они остановились у небольшого озерка. Потные, грязные мустанги тут же принялись пить. Матотаупа и Харка тоже утолили жажду и свалились на землю, чтобы хоть немного передохнуть. В лесу было прохладно и сыро, близость осени ощущалась здесь резче, чем в пыльной, покрытой чахлой травой прерии.
Харку одолевал сон, но беспокойство отца не позволяло ему задремать, Матотаупа сунул в рот утомленному мальчику кусочек сушеного мяса. Харка разжевал, проглотил его, проглотил еще и еще кусочек и почувствовал себя сильнее и бодрее. Отец сказал ему:
