Ла Вей и Джек, съежившись, лежали рядом, скрестив для тепла руки на груди.
– Здорово! – заявил Джек. – Матросы так и спят? На корабле?
– Oui, на корабле постелью им служат гамаки, – ответил принц. – Корабль качается на волнах, и гамаки качаются вместе с ним.
Когда они говорили, из их ртов вырывался пар, но было так чудесно смотреть вверх, сквозь деревья, в чистое холодное небо. Ла Вей и припомнить не мог такого благостного времени в своей жизни. Покой перед тем, как все навсегда изменится. Есть задание из Лондона. Есть Александра.
Но есть еще и Элайза.
Он не искал повода, чтобы вызвать звонком Элайзу. В ее помощи с корреспонденцией больше необходимости не было, она умело управлялась с домом, полные намеков разговоры больше не нужны. Она знает, чего он хочет.
Правда, после бала их пути пересекались очень редко. Но Элайза позволяла Джеку проводить время с принцем – вечерами и когда погода была слишком ненастной, чтобы идти в дом викария. В этом было что-то новое, спокойное и светлое. Филипп с некоторым удивлением понял, что довольно много знает и ему есть чему научить ребенка. Подумать только, он обретал мудрость, не понимая этого.
Жаль будет оказаться убитым в Лондоне при выполнении задания короля, прежде чем он произведет на свет сыновей. И никогда не узнать, каким станет Джек, когда вырастет.
Как прекрасно было бы вырастить сыновей в Ле-Пьер-Держане!
Если он женится на Александре, у него обязательно родятся наследники.
Ла Вей отогнал от себя эти мысли.
У него есть еще недели две, пока он может пребывать в этом странном, мирном заточении, прежде чем понадобится проявить решимость.
А сейчас Ла Вей был уверен лишь в одном: он хочет уложить Элайзу в свою постель.
– А ты много где бывал, Великан?
– О, я объехал весь свет! В мире есть много прекрасных мест, где можно побывать, причем они находятся не так уж далеко, если плыть к ним на корабле. Видишь ли, я родился во Франции. Поэтому я француз. Испания – красивая и теплая страна. Когда испанки танцуют, они стучат кастаньетами. – Филипп щелкнул пальцами.
Засмеявшись, Джек сделал то же самое.
– Вот так? – спросил он.
– Oui.
– А я бывал только в Пеннироял-Грин, – признался мальчик.
– О, Пеннироял-Грин – это тоже чудесное место. Здесь так много милых людей.
– Знаешь, Великан, я хочу быть матросом, – заявил Джек и добавил: – После того как научусь звонить в колокол.
– Я одобряю такую последовательность событий, – кивнул Ла Вей.
– И еще ездить верхом.
– Каждый мужчина должен уметь ездить верхом.
– На лошади или на зебре?
– Боюсь, зебра не позволит, чтобы на ней скакали. Если хочешь, я покажу тебе, как пользоваться секстантом, который помогает вести корабль по океану. Так мы открываем новые земли.
Филипп вдруг понял, что ему хотелось бы обучить Джека верховой езде. Наблюдать за тем, как личико ребенка светится от радости, гордости и восторга.
Увы, так или иначе, через две недели он будет вынужден уйти из жизни Джека и его матери, и это, вероятно, к лучшему.
– А ты придешь на рождественскую пантомиму в церковь, Великан? Я буду барашком. И еще там будут ангелы. Одного из них зовут Колетта. Она учится у мисс Эндикотт.
– Ага, значит, ангела зовут Колетта. Она красивая? – поинтересовался Филипп.
– Очень красивая, – искренне признался Джек.
У Филиппа сжалось сердце. Подумать только, быть таким бесхитростным!
Неожиданно он вспомнил: так зовут младшую сестру Александры, ту, что отдали в академию мисс Эндикотт. Должно быть, это та самая Колетта.
– Я загляну на пантомиму, Джек, – пообещал Ла Вей.
– Ура-а! – закричал мальчик и застучал ногами по гамаку, отчего тот снова закачался. – А вы в Ирландии тоже были?
– В Ирландии? – Филипп был в недоумении.
– Ну это откуда Шеймус.
– А кто такой Шеймус? – полюбопытствовал Ла Вей.
– Мистер Дагган, – пояснил Джек. – Мне нравится, как он поет. Он знает так много песен. А еще он играет на скрипке и приносит маме цветы. На пантомиме он тоже будет играть на скрипке.
Филипп напрягся. Внезапно день показался ему не таким уж идиллическим.
– Что он делает? – Ла Вей услышал, что в его голосе зазвучали стальные нотки.
К счастью, Джек ничего этого не заметил.
– Он играет на скрипке. Она такая – со струнами и смычком. А мама любит цветы. Мистер Дагган умеет составлять рифмы, только не так хорошо, как мама. Зато он приятно поет.
– Он хорошо поет, – поправил его Филипп.
– Вы тоже его слышали? – Джек был в восторге.
– Нет, но я собираюсь послушать.
Глава 21
Элайза спасалась от смятения чувств в «Свинье и чертополохе» в те вечера, когда там пели, что удивительным образом совпадало с ее свободными вечерами. Она сидела вместе с викарием и его женой, перед ней на столе стояла пинта темного эля, и их окутывал веселый жар от огромного огня в очаге и тепло людей, собравшихся в трактире. Элайзу убаюкивали радостные крики подвыпившей толпы и звуки неизменно бодрого оркестра под управлением Шеймуса.
Вечерняя музыка уже звучала вовсю, когда в трактир на мгновение ворвался порыв холодного ветра, что происходило всякий раз, когда кто-то входил.
Элайза лениво повернулась… и замерла.
В конце зала в накинутом на плечи плаще стоял Филипп. В руке он держал шляпу.
Странно, но принц казался здесь одновременно и куда более уместным гостем, чем кто-либо из присутствующих, и абсолютным чужаком. Впрочем, Элайза уже успела привыкнуть к тому впечатлению, которое он производит на окружающих. В скромной обстановке трактира лорд Ла Вей казался истинным аристократом, каким, впрочем, он и был.
Он приветствовал ее медленным кивком, но не улыбкой.
Что же, черт возьми, он тут делает?
– Это лорд Ла Вей. Освободите ему место, – прошипел Нед Хоуторн своей дочери, вытаращившей глаза на принца.
Полли Хоуторн с боем вытолкала со своих мест нескольких скорее возмущенных, чем охваченных благоговением молодых людей – они со своими кружками отправились в конец зала.
Ла Вей покачал головой, слегка улыбнулся и взмахом руки показал, что отказывается от такого внимания. Он занял место у стены недалеко от входа.
Потревоженные парни вернулись на свои места.
Доиграв любимую собравшимися джигу, Шеймус мотнул головой и взмахнул смычком, а толпа разразилась хриплыми одобрительными возгласами. Шеймус театрально поклонился, принимая это как должное.
А потом он встал на стул и объявил:
– Я хочу посвятить эту песню одной женщине, потому что знаю, что она заставляет ее плакать, а плачут только самые нежные и добрые сердца.
И он запел, обращаясь своим чистым, страдающим тенором прямо к Элайзе:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
