— Командиру надо будет освободить место в одной из палаток, — с озабоченным видом произнёс мой первый зам.
— Ни к чему.
— Командиру обязательно нужно отдохнуть!
— Конечно. Но я северянин. Я привычный. Я смогу поспать и так, без всяких палаток. Смени меня.
Я взял в пальцы миску с едой. Название ей трудно было подобрать — нечто среднее между супом и кашей. Просто повара покидали в котлы давленое зерно и толчёное вяленое мясо (нечто вроде пеммикана) — и вот, есть возможность утолить голод, согреться слегка. Дров было мало, так что быстрота приготовления значила очень много. Еду я не столько ел, сколько просто пил из миски — и быстрее, и проще.
Добрав остатки мясных волокон, вернул посудину заму и, завернувшись в меховой спальный мешок, под изумлёнными взглядами подчинённых улёгся прямо на землю, в снег, и уткнулся носом в воротник. Этот спальный мешок мне сшили за неделю по специальному заказу, из самого лёгкого и самого пушистого меха, отделав его снаружи всё той же непромокаемой тканью, которая в Империи успешно заменяла полиэтилен. В таком мешке можно было без проблем спать хоть и на снегу, а я к тому же имел подобный опыт и нисколько не боялся.
Мне, в отличие от рядовых солдат, удалось поспать намного больше, почти до самого утра. Я проснулся от холода, прихватившего мне щёку — во сне повернулся неловко и открылся ветру. Вскочил, словно прижаренный, и с трудом проморгался навстречу оранжевеющей в преддверии восхода кромке неба. Вот сейчас должно быть холоднее всего — перед восходом так обычно и бывает. Если сегодня обойдётся без обморожений, значит, мои люди сумели меня понять.
Я обошёл лагерь, придирчиво высматривая, нет ли где неосторожно устроившихся спать вне палатки. Ага, вон, трое бойцов устроились на ночёвку, но они крепко прижимаются друг к другу и укутаны во всё тёплое, что у них есть — значит, всё в порядке. Одного из солдат я, остановившись рядом, настойчиво разбудил:
— Так больше не делай, — проговорил я, показав на его сапоги, высунувшиеся из-под войлока, и голову, защищённую только краем воротника. — Во сне замёрзнешь незаметно. Можешь не проснуться, можешь обморозиться. А обморожение — это значит можно ноги потерять. Или голову. Понял?
— Да, командир, — с трудом выговорил совершенно осоловевший парень.
— Вставай и помоги поварам разжечь огонь. Завтрак пусть готовят.
— Понял, командир.
Палатки были набиты настолько плотно, что там, казалось, спят чуть ли не в два нахлёста. Разбудив Ильсмина, я показал ему на одну из палаток, словно бы раздувшуюся изнутри.
— Видишь? Непорядок. Во время сна никто из бойцов не должен соприкасаться со стенкой. Так не пойдёт. Сейчас это, конечно, прокатит без последствий, но выше-то будет холоднее. Поверь мне, обморожение — страшная штука.
— Командир очень часто упоминает это обморожение. Оно смертельно?
— Может оказаться смертельным. Но боец в любом случае потеряет боеспособность. Обмороженные конечности часто приходится отрезать. А почему? Потому что плоть гниёт и заражает кровь, а через неё — всё тело. Догадываешься, чем это может окончиться? Я ведь не ради куражу тут зверствую. Я видел, что такое обморожение. Не надо нам подобного. Понял?
— Вполне, командир. Прослежу. Командир будет есть? Вот там еда уже готова.
— Разумеется, буду, — и я чуть ли не бегом направился с моргающему в утренней полутьме костерку. В нашем положении единственный верный способ согреться — поесть чего-нибудь горячего и чуть-чуть посидеть у огня.
Заря в горах всегда такая — пронизывающая, неприютная, жгуче-холодная, не рождающая ни малейшей надежды на то, что когда-нибудь доведётся согреться. До бешенства, до ярости доводит желание сделать хоть что-нибудь, чтоб это изменить — но без шансов. Хотя умом, может, и понимаешь, что когда вещи будут собраны, на марше придёшь в себя очень быстро. Но это ведь ещё когда случится…
Я помог припоздавшему повару снять с костра котёл. Костерок почти сразу рассыпался на горку тёмно-рябиновых ягод, завёрнутых в сажу, но пока он источал тепло, к нему жались изо всех сил.
— Быстро доедаем, ребята, и поднимаемся. Вон там уже палатки сворачивают. Давайте, живо.
— А говорят, командир, в обозе есть печки для палаток, — дыша на пальцы, обмотанные шерстяными лоскутами, сказал солдат. — Это так?
— Печки — это для вершины. Там придётся похуже. Ещё может начаться метель — вот где возникнут настоящие проблемы.
— В чём суть этих проблем?
— Зависит от силы и направления ветра, мощи бурана. И от того, где именно он нас застигнет. Страшно сбиться с пути, страшно быть заметённым, страшно замёрзнуть в снегу, страшен снежный обвал. Но лучше решать проблемы по мере их поступления. Поднимаемся, ребята, — я предпочёл не переходить на тон приказа. Мы были здесь в одной упряжке, все приблизительно равны перед смертью — от оружия ли, от холода… Приказной тон — это для крайнего случая. — Аканш!
— Да, командир.
Мы с замом отошли в сторонку.
— Сколько до вершины?
— Об этом лучше говорить с Ревалишем.
— Узнай у него и скажи мне, чтоб лишнего времени не тратить. Что с упряжками и волокушами?
— Всё в порядке.
— Ладно, — я жестом отпустил своего зама. У него было сейчас предостаточно забот.
Высокогорье ждало нас. И снега ждали — они были девственно чисты, не нарушены ни единым следом, только в одном месте я заметил цепочку отпечатков. Разумеется, не человек. Что-то копытное. Белизна слепила, я надвинул шапку на самые глаза, подтянул выше повязку, оставив узкую щель, и результат меня вполне удовлетворил.
Пришлось каждому из бойцов, страдающих от пронзительного света, отдельно обращать внимание на свою придумку (впрочем, тоже позаимствованную у более опытных народов, обитающих у меня на родине) — моргая воспалившимися с непривычки глазами, окружающие почти ничего уже не видели, только крохотный пятачок снега под ногами.
— Парень, ты что это? — остановил я одного из солдат. — А ну, живо натягивай чуни! Это не шутка. Как следует шнуруй, чтоб снег не забивался. Что, совсем уже ног не чувствуешь? Эй, парни, помогите мне!
Мы совместными усилиями разложили пострадавшего на меховушке, и я принялся мягко растирать ему ноги сквозь обмотки.
— Вот, видите, — пояснял я окружившим меня бойцам, — к замёрзшим конечностям прекращает приливать кровь. Надо вернуть её сюда, к каждому пальцу.
— А-а-а, — затрясся парень.
— Что — жарит? Больно? Вовремя я тебя прихватил. Мог ведь обморозиться по-настоящему. Парни, если конечность побелела, снегом её не растирать! Искать мягкую тряпочку, но не шерстяную. Какую-нибудь хлопковую. Осторожно, легонько потереть, потом обернуть этой же тканью, потом шерстяной — и либо собаку положить на ноги, чтоб согревала, либо можно другу улечься, погреть. Но ни в коем случае не тащить обмороженного к огню, не совать конечность в горячую воду, грубо не растирать. Согревать очень постепенно. Все поняли?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
