У Оливера даже рука дрогнула. Он отставил чайник в сторону и пораженно уточнил:
— То есть это наследуемое?
Мелли кивнула:
— Они считают, что по женской линии. Розмари уже не сможет стать полноценным лекарем, разве что теоретиком, но сможет передать талант своим детям… не знаю, собиралась ли она замуж, но у нее есть пять лет, чтобы самостоятельно выбрать себе мага в мужья… примерно так мне сказали. Я… ну, думаю, со мной все понятно.
— Ага, у тебя уже есть практически муж, — грустно хмыкнул Оливер. — Но это, конечно, новость.
Мелли замялась, не зная, как бы объяснить ситуацию:
— Это вроде как тайна…
Оливер, к ее удивлению, отреагировал спокойно:
— Еще бы! Да если об этом станет широко известно, то в Отолье будет полно желающих похитить тебя и Роззи. Наверное все посвященные дали клятву о неразглашении… тебе вообще можно было это говорить мне?
Мелли нерешительно улыбнулась:
— Не знаю… но не запрещали же.
Оливер расхохотался. Он заметно повеселел и потянулся к эклерам. Взял один, с розовой помадкой сверху, и с наслаждением откусил почти треть. Теперь и Мелли улыбнулась: есть какое-то постоянство в любви ее брата к сладкому. Он с таким аппетитом жевал пирожное, что Мелли взяла такое же. Оно оказалось с вишневым вкусом: в креме из взбитых сливок попадались маленькие кусочки нарезанной вишни: вот же не лень кому-то было нарезать ягоду.
Съесть всю коробку эклеров за раз не получилось, хотя Оливер очень старался. Спустя четыре пирожных он откинулся на спинку стула:
— Все, сдаюсь. Они меня победили. Может, на диван? Я сейчас лопну…
Улыбка возникла сама собой, и Мелли кивнула в ответ. На диване уже лежало несколько небольших подушек в вышитых наволочках — узор по всем четырем сторонам. Зная Роззи, расшить такую подушечку для нее дело на пару вечеров.
— Недавно купила себе нитки для вышивки, хочет вышить пейзаж, — улыбнулся Оливер. — Я по вечерам читаю запойно, а она взялась за вышивку, как только деньги на материалы появились.
Мелли кивнула. Роззи всегда нравилось, а сама Мелли относилась к рукоделию как к обязанности: у нее хорошо получалось, но она бы не стала вышивать подушечку из-за скуки. Розмари раньше сетовала, что родители ни за что не дадут денег на хорошие нити, чтобы вышить что-нибудь по-настоящему красивое.
— Ну, теперь-то расскажешь? — Оливер подвинулся к ней поближе и чуть толкнул плечом в плечо. — Ты почему пришла сегодня такая, будто вот-вот разревешься? Они тебя чем-то обидели? Сделали тебе больно?
Мелли закусила губу, исподлобья посмотрев на брата. С одной стороны, говорить было неловко. С другой — а кому еще рассказать? Розмари точно не поймет. И дело даже не в том, что у Мелли с Оливером больше опыта в той теме, которую она хочет обсудить. Просто Роззи всегда была человеком, который действует, а не страдает. Если ее обидеть — станешь врагом. Извинился достаточно искренне — тебя простят. Снова обидел — больше можешь не подходить. Эта категоричность суждений делала сестру сильной, но о душевных делах с ней не поговоришь.
Молчание затягивалось, и Олли, откинувшись на спинку дивана и подтянув колени к груди, начал говорить сам:
— Меня купили очень быстро. Едва успели в порядок привести после домашнего заточения — на первых же торгах забрали в один специфический публичный дом. Элитные бордели тоже разные бывают. Иногда это про крайне симпатичных девочек и мальчиков, иногда — про особые услуги. Мне не повезло попасть во второй тип. Я многого там насмотрелся — приходили и парами, и по одному, брали за раз по несколько рабов, мы должны были выполнять какие-то требования. Самого секса была мало. Но нас часто шлепали и били, заставляли ходить на карачках, выполнять функции мебели, ублажать посетителей самыми нелепыми и отвратительными способами.
Мелли, распахнув глаза, смотрела на брата. До этого он ничего не рассказывал о том времени, когда жил в борделе, а сегодня почему-то решился.
— Когда меня привезли сюда, в госпиталь, почти всю ночь мне сводили мелкие шрамы, залечивали последствия долгого использования довольно токсичных зелий… и еще я работал с менталистом. И тогда, и до сих пор хожу раз в неделю. Мне… меня пугает не секс, а просто люди. Мы очень много об этом говорим, но пока что я не представляю, как избавиться от этого страха. И от ощущения, что я попросту недостоин нормальных отношений. Мне кажется, что полюбить меня может в принципе только извращенец…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Олли… — сочувствующе протянула Мелли, но брат быстро ее прервал:
— Не подумай, что я жалуюсь. Я справлюсь. Может, не сразу, может, уйдут годы, может, это принесет мне немало проблем — целитель с боязнью прикосновений наверняка соберет их приличное количество… но это уже часть меня. Мне нет смысла жалеть себя и плакать о том, что не вернуть. Я выбрал идти вперед, выбрал еще в тот момент, когда меня везли в карете в госпиталь, отпаивая очищающим зельем. Я все это рассказываю не потому что хочу, чтобы меня пожалели, просто… нет ничего такого в отношении людей, за что я бы мог тебя осудить. Два мужчины вряд ли так же испорчены, как пара сотен клиентов, которые прошли перед моими глазами.
Мелли тяжело вздохнула. Оливер так просто принял все то, что с ним происходило, а у нее до сих пор сердце сжимается, когда она думает о потерянной жизни, простой и праведной.
— Этой ночью они… брали меня одновременно. Раньше они так не делали, и я оказалась не готова… к собственному восприятию… Мне… мне было хорошо, понимаешь? А ведь не должно было! Это…
Оливер покачал головой и прервал ее:
— Почему не должно? Они тебе нравятся? Ну, как мужчины?
Мелли замялась и пожала плечами:
— Они красивые… и сильные. И… наверное, нравятся. Но… их двое: разве могут нравиться сразу двое?
Оливер хмыкнул:
— А почему нет? Ты же можешь любить сразу и меня, и Роззи? Почему братско-сестринские чувства можно делить на двоих, троих и так далее, а любовь романтическую — нет? Звучит, конечно, странно… честно говоря, когда я увидел вас в парке, втроем, я тоже подумал, что это странно. Но потом спросил у Руденса, и он сказал, что это нормально. Редко бывает, конечно, все же человек чаще влюбляется в одного, но назвать это отклонением нельзя.
Мелли непонимающе смотрела на Оливера. Он говорил так спокойно и уверенно, когда сама она даже думать об этом страшится.
— Но… нам всегда говорили…
Мелли сама замолчала, внезапно осознав, что в разговоре с Оливером этот аргумент звучит глупо. Он несколько зло усмехнулся и начал говорить с легкой издевкой — не к Мелли, а к кому-то невидимому, будто вел спор с неприятным ему собеседником:
— Ну да, говорили. Говорили, что нужно чтить родителей… но наши родители явно были не из тех, кто отдавал все ради своих детей. Нам говорили, что нужно быть набожным и честным — и тогда Богиня будет хранить тебя. В нашей семье набожными были лишь мы втроем, но именно нас наши же почитаемые родители продали в рабство. Все эти догмы, все эти правила — это глупо. Я уже решил, что сменю себе покровителя на Даяну-странницу. Не хочу, чтобы моей жизнью управляли наставления богов, которые сроду не ходили среди простых смертных. И тебе советую того же. Если тебе нравятся эти мужчины — позволь себе их полюбить… они-то оба уже влюблены в тебя.
Мелли почувствовала, что краснеет. А Оливер внезапно обнял ее за плечи, прижимая к себе:
— И вообще, если нравится секс — что в этом плохого? Если уж на то пошло, вряд ли Богиня-Мать умудрилась бы родить семь детей, если бы это было просто супружеской повинностью. А эти дурацкие шепотки, что нравится этим заниматься только падшим женщинам — это от зависти. Просто все эти кумушки выходили замуж за мужланов, которые трезвые к ночи — уже праздник, вот и придумали такие пересуды. Я прочел заново все заветы все богов, включая заветы Богини-матери. Там нет ни слова о том, что женщина должна ненавидеть заниматься сексом. Вообще, фраза «Люби мужа, как он тебя» звучит крайне двусмысленно. Извращенные аристократы могут применять ее на свое усмотрение.
