Нет, хватит прятать голову под крыло, словно курица! Надобно непременно повидаться с братом Афанасием. Это единственный человек, который знает правду, который даст ответ на мучительные вопросы. Давно следовало бы это сделать, но Марфа не находила в себе сил для этого. А теперь обрела их – под пристальным, напряженным взглядом чужеземной девушки, которая этим своим взором словно пытала: правду ли ты сказала всему народу своему или просто сама поверила в то, во что хотелось верить?
А ведь она сама не знает этого! В том-то и ужас, что она сама не может достоверно признать сына, которого в последний раз видела двухгодовалым ребенком!
Написать Афанасию! Но… ведом ли ему самому ответ на вопрос, который хочет задать сестра? Ведь прошло больше двадцати лет!
Январь 1606 года, Москва, Кремль
Медведя привезли еще вчера, и ночь он провел на заднем дворе. Вокруг, за забором, бессонно лаяли собаки, задоря зверя, и когда Димитрий поглядел на него утром сквозь ограду, то сразу понял, что топтыгин исполнен лютой ярости и забава будет знатная! Он велел запереть медвежью загородку покрепче и еще поставить вокруг охотников с рогатинами. Ему совсем не хотелось, чтобы зверь вырвался в то время, когда во двор начнут входить стрельцы. Ему хотелось, чтобы стрельцы ожидали приговора царя, глядя, как ярится голодный, обезумевший от ненависти к своим мучителям медведь.
…В ту ночь он проснулся от шума и криков. Басманов, ночевавший во дворце, прибежал в опочивальню полуодетый, с горящими глазами. Следом прошмыгнул князь Хворостинин, но Басманов пнул его, как приблудную собаку, и молодой князь убежал, скуля и подвывая, словно и впрямь был побитым шелудивым псом.
Димитрий почувствовал некоторую неловкость: этот Хворостинин таскался за ним, как иголка за ниткой, чая склонить к непотребным забавам, до коих был большой охотник. Небось решил, что если государь охотно с девками кувыркается, то и ему честь окажет? Но не на того напал! Поначалу Хворостинин только смешил Димитрия, который в Польше, конечно, всякого нагляделся (там настолько набрались французских манер от своего бывшего короля Генриха Анжуйского, что у многих мужчин были миньоны – молодые юноши… Молодые-то они молодые, но развратным умением дали бы фору опытному мужику). Видать, кто-то из пришедших с Димитрием поляков и приохотил слабого, от младых ногтей склонного к разврату Хворостинина к мужеложскому блуду. Конечно, его надо было бы просто придушить (а иной раз хотелось, когда чрезмерно настойчиво начинал домогаться государевой ласки!), но нельзя ссориться с его родней, которая нипочем не была в таком несчастье виновата, а просто несла свой крест – и все.
Петр Басманов ненавидел молодого Хворостинина до дрожи. Надо быть, оттого, что смазливой рожей и повадками греховодник напоминал Петру его собственного отца – Федора Басманова, который был равно склонен к связям и с мужчинами, и с женщинами, являясь позорищем своего рода так же, как молодой Хворостинин был позорищем своего. Во всяком случае, Басманов никогда не упускал случая дать этому стебаному миньону пинка под его женственный зад или отвесить хорошую заушину. Нынче князьку-мужеложцу перепало и то и другое, и только потом Басманов вспомнил о том, что привело его – среди ночи, полуодетого, встревоженного – в государевы покои. О, отнюдь не любовные забавы!
– Стрельцы бунтуют, государь! – быстро сказал он. – В Кремль лезут!
– Много их? – вскочил с постели Димитрий и натянул широкие польские шаровары.
– Около сотни. Во дворе кипят, а прорвались пока семеро, не больше. Вот не послушал ты меня, когда я просил, умолял охрану усилить!
Димитрий приблизился к окну.
– Погоди, успокойся, – попросил верного товарища. – Если б они хотели, они уже б все тут смели и разметали. Просто попугать меня пришли, да ведь меня так легко не запугаешь!
И, опередив Басманова, он вышел в комнату, примыкающую к спальне. От дверей тотчас отскочили два капитана трабантов, охраняющих непосредственно опочивальню государя: Теодор Брензин и Роман Дурофф из полка Маржерета. Отсалютовали своими протазанами. Лица спокойные, глаза холодные. Молодцы немцы, или кто они там, – ничем их не проймешь.
– Где эти семеро? Покажите! – скомандовал Димитрий.
Басманов медлил.
– Да что такое? – начал сердиться государь. – Побили их, что ли?
– Побили, но не до смерти, – успокоительно махнул рукой Басманов. – Тут другое… Еще когда они рвались в покои, впереди них знаешь кто шел? Андрюха Шеферединов! И с ножом был.
Димитрий недоверчиво вскинул голову.
– Ты не бредишь ли? – спросил холодно. – Как мог Шеферединов…
Он осекся. Как мог Шеферединов – тот самый, который убивал Марью и Федора Годуновых ради него, Димитрия, – теперь прийти убивать его же самого?!
– Я тебе давно говорю, что зреет беда вокруг, что мутит кто-то людей. Не знаю имен заговорщиков, однако они явно перекупили Шеферединова. Теперь он сбежал, но это не значит, что он не может тебя подстеречь где-то в укромном углу.
– Чего ты от меня хочешь-то? – вскричал Димитрий, сам толком не понимая, на кого больше злится: на себя или на Басманова.
– Охрану усилить. Стрельцов разоружить и их полки перестроить, перетасовать. Пойми: в случае беды на них нельзя рассчитывать!
– Ну вот… – растерянно развел руками Димитрий. – Ты же сам над восемью тысячами стрельцов начальствуешь, а послушать тебя, так никому верить нельзя. Все предатели! С кем же я останусь?
– Со мной, – вскинул голову Басманов. – Я буду тебе верен до смерти, никогда тебя не покину, однако Христом Богом прошу насчет стрельцов – остерегись!
– Уговорил, – кивнул Димитрий. – Только я с ними хочу раньше поговорить. Они чего добивались – видеть меня? Ну не среди же ночи. Скажи – почивает-де государь. А завтра пускай пожалуют на двор, который отведен для диких забав. Вот там я с ними охотно повстречаюсь.
Конечно, он и глаз не сомкнул: лежал, смотрел в потолок, думал, как встретится со стрельцами, что им скажет, что сделает. Думал о Марине, о Ксении… Тому уж больше месяца, как ее здесь нет, а Марина все еще не выехала из Польши в Россию. Недавно Сигизмунд прислал письмо «брату нашему, московскому кесарю Димитрию» – прослышав, что нареченная невеста все еще не отправилась к будущему супругу, спрашивал, не желает ли «брат наш государь» жениться на его, короля, родной сестре и впрямь сделаться ему братом. Димитрий переправил письмо в секретном пакете с нарочным в Польшу – в собственные руки Мнишку отдать. Может быть, теперь пан сендомирский воевода почешется, побеспокоится? А королю в утешение и в придачу к отказу были отправлены самые щедрые, богатейшие дары: сорок сороков соболей, лисиц, бриллиантовый перстень, лук, колчан и стрелы, оправленные золотом, три коня: один ногайский с седлом, другой под персидской попоною, третий под бархатной…
