— Да чем ты думал?!
— Не поверишь, головой!
— А которой? — злобно осведомилась я, демонстративно взвешивая в руке заварочный чайничек.
— Милая, у тебя тааакие провокационные вопросы! — хриплым голосом протянул этот пошляк, окидывая меня тягучим взглядом.
— Я тебе сейчас устрою….. сотрясение мозга, если таковой имеется! — окончательно рассвирепела я, и взяла сразу стопку блюдечек. — Может, на место встанет! Ну что за невезение, а? Я была такая спокойная, уравновешенная и мне было плевать на всякие душевные метания!
Что сейчас-то случилось?!
Почему я, как последняя истеричка, кидаюсь тарелками?! Потому что приятно, вашу мать! Хоть какое-то удовольствие в этой жизни!
Дзинь!
— Куда же ты от воспитательной акции, дорогой?! — оскалилась я, посылая вслед пятившемуся к другой двери волшебнику новый снаряд.
Он не соизволил ответить и, подарив на прощание улыбку, нырнул в темноту коридора. Я была настолько злая что, шваркнув об пол ещё пару чашек, и захватив с собой ещё столько же, ринулась следом. Сс-с-с-волочь белобрысая!
— У меня в столице дела!
— Ты в отъезде! — нагло напомнил орвир.
Звя-я-якс!
— Ты бы аккуратнее — с опаской проговорил Лир. — Так и попасть недолго.
— А что я, по-твоему, стараюсь сделать?!
— Ну, не знаю, — пожал плечами мужчина, и зажег тусклый светлячок. — Если весь сервиз извела, но так и не попала…
— Прибью! — честно пообещала, но тут же изумленно хлопнула глазами, когда он шагнул вперед. Пискнула, потому что блюдце выскользнуло из пальцев и полетело прямо в лицо Хранителя.
Испугаться не успела, мужчина молниеносно вскинул руку и поймал тарелочку. Небрежно бросил её на пол, от чего она раскололась, стремительно подлетел ко мне и заключил в объятия.
— Аля, Аля, жизнь моя, сердце моё, — прошептал мужчина, скользя одной рукой по спине всё ниже и ниже, пока не коснулся бедер, от чего я вздрогнула и попыталась отстраниться. Но лишь поймала себя в ловушку. Я на него посмотрела.
И пропала, потерялась, в бездонных, искрящихся синевой глазах.
Несколько бесконечных мгновений я не могла пошевелиться, взять себя в руки, и призвать к порядку блондина. Я могла только тонуть в его глазах, растворяться в невыносимо родном аромате хвои и мороза, который всегда сопровождал этого снежного мужчину. Он медленно склонился, одновременно поднимаясь рукой по плечам, уверенно, даже немного жестко обхватывая шею, заставляя запрокинуть голову, и накрывая губы поцелуем. И я опять осталась неподвижна. Не оттолкнула, не забилась, а лишь безвольно закрыла глаза. Его губы были нежными, неторопливыми, но очень властными. Он брал, он заявлял права, и у меня не было сил, чтобы опротестовать это. Не откуда было взять. То сверкающе алое в глубине души, что всегда давало мне силы к сопротивлению, не вспыхнуло протестом, оно вообще не отзывалось… как будто и не существовало вовсе. И меня затягивало всё дальше и дальше в водоворот желаний и силы, не оставляя шанса выплыть, ни одной тонкой соломинки, чтобы зацепиться. С каждым прикосновением, с каждой секундой я таяла, я сдавалась на волю искр внутренней силы, которая рассыпалась по телу, рождая возбуждение, застилая здравый смысл. Энергия, проклятые стихии! Проводник не получает своё в физическом плане, потому и такое! Вернее — такое из-за того, что я не получаю удовлетворения. По сути, последний раз был как раз с Лирвейном, той ночью после Испытания.
Это всё автоматика тела, механизм самосохранения. Я могу просто перегореть, если излишки не будут уничтожаться. И… почувствовав в непосредственной близости уже знакомого мужчину, тело меня предавало.
Воспоминания опять нахлынули потоком, но если вчера, когда всё это вспыхнуло в голове, я засмущалась и отодвинула их в сторонку…то теперь память испепеляла моё тело. Я знала, КАК это с ним. Это и губило.
Это заставляло тихо стонать ему в рот, когда смелые руки мужчины обхватили грудь, когда он властно прижал меня к стене, раздвигая коленом бедра, приподнимая, заставляя сесть на его ногу.
Было темно, были видны только звезды под закрытыми веками. Стояла тишина, и лишь частое дыхание, да редкие стоны удовольствия нарушали её. МОИ стоны. Было прохладно, и лишь его поцелуи на голой коже помогали не замерзнуть, а его горячие прикосновения на обнажившейся груди не позволяли вернуть разум.
Меня тянуло, невыносимо тянуло, сейчас существовал лишь он.
И я безумно хотела быть ближе.
Прижимаюсь к его телу, рывком распускаю шнуровку рубашки, чтобы положить ладонь на открывшийся участок груди, а после скользнуть по плечу и, наконец, вверх, слегка царапая коготками шею и зарываясь пальцами в густые волосы.
И ещё ближе.
Кожа, как же хочется касаться его кожи, попробовать на вкус, как некогда хотелось. На языке, словно наяву, возник его вкус — то, что я помнила ещё с той ночи. Единственной ночи.
Оторвавшись от моих губ, мужчина подхватил меня на руки и сделал несколько шагов в сторону, раздался скрип открывшейся двери и, спустя несколько секунд, меня осторожно положили на постель, тут же накрыв своим телом и запечатав рот новым поцелуем. Это унесло ростки казалось бы начавшего пробиваться разума, и я снова сдалась на волю снега и хвои. На его волю. Моего снежного мужчины.
Темно, не видно почти ничего, но нам и не нужно.
Есть желания, есть лихорадочные прикосновения. Краем сознания отмечаю что, урча как кошка, я стаскиваю с него рубашку, прижимаюсь, целую сильные плечи. Лир на миг меня отстраняет: снимать моё платье очень долго и сложно, потому — вспышка заклятия, и оно расползается по швам, стекая с меня свободной тканью, обнажая тело.
И нас снова кидает в объятия друг друга. Я не помню, я не мыслю, я только чувствую. В ту нашу ночь я лишь получала, принимала, меня ласкал, обнимал этот мужчина, сейчас же всё было иначе. Смешивалось дыхание, вкус, прикосновения, тепло тел. И хотелось большего. Он властно прижал меня к себе, целуя, медленно, дразнящее проводя языком по нижней губе, но я тут же нетерпеливо его куснула и, коротко рыкнув, Лир сжал руки на моих бедрах, и уже не сдерживался. Целовал так, что я вспоминала о том, что нужно дышать, только когда грудь уже начинало жечь от недостатка воздуха.
— Алечка, солнце моё, — холод простыней под спиной, и я едва заметно вздрагиваю, непонимающе глядя в темный потолок, но тут же новый поцелуй, и руки против воли зарываются в его волосы, тело выгибается навстречу.
Губы спускаются всё ниже, и вот, наконец, горячие губы смыкаются на соске, от чего я, тихо охнув, закусываю губу.
— Знала бы ты, сколько ночей ты не давала мне уснуть, — хриплый голос, дурманящий разум, его слова, заставляющие вспыхивать огнем возбуждения, его руки, ласкающие всё ещё немного влажную вершинку, от чего по телу пробегали крохотные разряды удовольствия. — Сколько раз я мечтал подойти, стащить с тебя одежду, которая скрывала фигуру, запустить пальцы в волосы, сжать, быть уверенным, что не убежишь. И целовать… губы, — он снова поднимается выше, и дарит мне медленный, тягучий поцелуй, который лишает остатков разума.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
