– Заметно, – продолжал злиться Никольский.
– А если серьёзно, то у нас просто нет других вариантов, кроме как дождаться, когда археология закончит своё разбирательство, а потом сразу чижиками-пыжиками в яму прыг-скок, – примирительно сказал Фитиль.
Никольский размышлял, командир же поспешил закрепить успех.
– Сколько предлагаешь оставить тут человек? Троих? Четверых?
Особист кивнул неопределённо.
– И какой в этом толк, я спрашиваю? Если нагрянут немцы, то четыре человека их не удержат. Геройскую смерть принять – это да, но удержать – таки нет. Зато наше присутствие они выдадут с потрохами – у противника никаких сомнений не останется, что тут случилось. Другое дело – там, внизу, где эти четыре скрипки могут составить очень недурную партию при исполнении для фрицев похоронного марша. В склеп спустилось семнадцать гадов, это – судя по спальным местам в палатках. Нас же, вместе с тобой и товарищами учеными – девятеро. Так зачем же мы станем распылять и без того малые силы?
– А если, всё же, найдут трупы с ножевыми ранениями? – продолжал спорить особист.
– Хто – немцы? Не найдут – мои оркестранты умеют прятать концы в воду!
Вне всякого сомнения, в отряде царила нервозность. Крыжановский прекрасно понимал её причину: люди испытывают страх перед неизбежной и скорой необходимостью спуска под землю. Понимал потому, что, разве можно забыть собственные чувства, испытанные в Лапландии перед спуском группы Харченко, и позже, в Тибете, когда перед ним самим открылся пугающий зев древней пирамиды? Пусть все они здесь – не робкого десятка, но перед предстоящим делом оторопь возьмёт любого, ведь так устроен человек, что любое подземелье он обязательно отождествляет с могилой. Недаром Фитисов, оговорившись, назвал подземелье склепом...
Фитиль новость Германа о том, что с немцами спустились также четверо тибетских лам, воспринял равнодушно. Только посетовал – мол, жаль, тибетцы не остались на поверхности – одной проблемой уже стало бы меньше. Гораздо больше командира разведчиков воодушевила возможная встреча с немецкой фрау – оказалось, Фитиль ещё до Германа побывал в той палатке, о чём до сей поры помалкивал. Но тут уж не сдержался и дал волю шуткам – одна скабрезнее другой. Само собой, в наибольшей степени на эти шутки реагировал Динэр Никольский, а Фитиль, впрочем, никогда особо не скрывал того обстоятельства, что именно особист служит ему главным объектом для упражнений в остроумии.
Подошёл Артюхов. Губы его тряслись, а слова выходили из глотки с присвистом, как у астматика:
– Немыслимо, византийцы не только построили крепость, но они побывали здесь уже после её взятия Святославом. Замуровали этот вход и наложили печати. Ошибки нет: стратиграфия[113] вполне отчётливая, обмуровка произведена после того, как тут всё было сожжено… Теперь я понимаю, да-а, теперь ясность полная – вот откуда у Святослава та хитрость, что позволила захватить хазар врасплох! Он просто сговорился с Константинополем, и они пришли вместе, при этом каждый преследовал собственную цель. Всё правильно, не зря меня так тянуло сюда все эти годы, нюхом чуял: Саркел – нечто большее, чем просто крепость, и чем считает академическая наука. Теперь я в этом убедился окончательно. Петрона Каматир строил укрепления не для защиты Хазарского царства, а для защиты чего-то, хранящегося здесь, в этом месте. Да-да, мы имеем дело с хранилищем чего-то очень важного, и очень опасного. Там, дальше, у хутора Потайновского был найден очень занятный обелиск. Камень с вырезанным на нём крестом. Византийский камень! Мы считали, что нашли навигационный знак, ведь здесь же проходил Великий Шёлковый путь. Но теперь я знаю, тот камень – к Саркелу. Он указывал на нечто, спрятанное в земле, нечто потаённое. Недаром же у хутора такое название – Потайновский. Похоже, немцы знали, за чем шли, и знали, где копать...
Археолог замолчал ,и паузой моментально воспользовался Фитиль.
– Это шо – всё, что удалось выяснить? – спросил он, насмешливо прищурившись. – Тогда, с вашего позволения, мы-таки начнём спуск в яму.
– Погодите ещё минуту, – вскричал Артюхов. – Там, внизу, на каждом шагу надо проявлять осторожность. Как выражается товарищ Никольский, лучше перебдеть, чем недобдеть. Мы имеем дело с византийцами, чьё коварство стало притчей во языцех, а хитрость – просто непостижима…
– После войны напишете об этом книгу, а я её обязательно прочитаю, – перебил Фитисов. – Дело за малым: до того светлого момента нам обоим надо дожить.
С этими словами он скользнул в тёмный провал. За ним последовали остальные разведчики, а через минуту – Никольский и Артюхов. Крыжановский шёл последним.
Внутри, один за другим, люди начали зажигать фонари. К собственному удивлению, Герман обнаружил, что несказанно рад их количеству. Теперь хоть и мечутся по стенам десятки горбатых теней, зато не нужно опасаться, как в тибетском лабиринте, что разобьешь единственный фонарь и медленно рехнешься в темноте.
– Серой воняет, – тихо сказал Иван-Абрам.
Артюхов, идущий перед Крыжановским, провел рукой по поверхности стены и прошептал:
– Это эмплектон, византийский бетон. Видите, литая кладка с каменным заполнением…
Фитисов остановился. Остальные принялись заглядывать ему через плечо, как за соседкую за изгородь.
– То-то серой воняло … – проговорил Иван-Абрам
Серый камень узкого прохода пересекла черная закопченная линия шириной в пару метров. Источник пламени должен был находиться у самого пола. Там, выпростав вперёд руку, замер обугленный человеческий труп. Сморщенные останки источали омерзительный аромат – истинный запах смерти. Одежды на этой ужасной головешке почти никакой не осталось, а металлические предметы буквально вросли в сгоревшую кожу. Железо-то и рассказало, что погибший – человек современной эпохи, ибо во времена хазар просто не существовало автоматов системы Шмайсера.
– Интересно, чем его так приложило? – спросил Фитисов озабочено. – Режьте меня, но это похоже на термитную мину.
Командир опустился на корточки у трупа. Артюхов протиснулся вперёд и сходу заявил:
– Готов прозакладывать что угодно – это легендарный «греческий огонь»! В Восточной Римской империи его использовали при защите крепостей и на море – против вражеских кораблей!
– Враки, – сказал Никольский. – Тысяча лет прошла, никакой горючий состав не смог бы сохранять свои боевые свойства столь долго...
– Не спешите отвергать красивую версию, – вступился за коллегу Герман. – Широко известны факты, когда на Ближнем Востоке при вскрытии гробниц археологи натыкались на горящие светильники. И тем светильникам зачастую было поболе чем тысяча лет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
