бьёт. Мне всё же удалось свернуться хоть как-нибудь, лишь бы живот прикрыть. От стяжек на запястье появились порезы, губа разбита, левый глаз залило кровью. Рёбра болели беспощадно, но хуже всего пришлось всё же лицу. Я его почти уже не чувствовала.
— Ну Сеньк, зачем же было меня так злить, глупыш? — Максим присел возле меня на корточки и очень даже аккуратно взял меня за подбородок, где слёзы смешались с кровью, — ну не плачь, малышка, я не люблю слёзы, — он убрал мои спутанные волосы с лица, прошёлся большим пальцем по разбитой скуле, заставляя меня неосознанно поморщиться от боли, — тебе отвратительны мои прикосновения?
— Нет, нет, — прозаикалась я в ответ на его шипение, — просто слегка болит.
— Хочешь сказать, я виноват?
— Нет, извини…
Максим ещё сильнее сжал моё лицо и впился своими мокрыми, холодными губами в мои, залитые кровью. Если до это мне было страшно из-за боли, то сейчас стало страшно… сама не знаю из-за чего. Казалось, что я в кошмарном сне, и не проснуться никак. Меня трясло от боли, когда он всё сильнее сжимал моё наверняка изувеченное лицо, трясло от отвращения, когда он слизывал кровь с какой-то маниакальной одержимостью.
— Представь, что ты растёшь в полной нищете, среди ублюдков, готовых продать тебя за бутылку. Всё своё грёбанное детство я чувствовал, я знал, что это не моя жизнь, — в его жестах появилась какая-то театральщина. Я перестала пытаться фокусировать взгляд на нём: он то расплывался, то раздваивался, отчего начинало подташнивать, — и знаешь, так и есть.
Мне было всё равно на его историю, честно. Но я хваталась остатками сознания за его голос, чтобы не провалиться в темноту окончательно. В голове пульсировала лишь одна мысль: что случилось с Марком? Только спрашивать Максима об этом я боялась. Боялась услышать плохие новости, или боялась новой вспышки гнева — я не знала. Лишь бы всё с ним было хорошо.
— … да, ты не ослышалась, Бедин бросил мою мать, когда узнал, что та беременна мной. Боялся развода со своей стервой. Видите ли Архаров ему как сын, о котором он всегда мечтал. Как сын, понимаешь? — Закричал он, подлетев ко мне. Я моментально сжалась в клубок, но, кажется, бить меня Максиму уже не хотелось, — а я тогда кто?! Я не жил, а выживал! Все эти годы! Марку велосипед на шестилетие, а я помогал тётке на базаре в мороз. Марку миллионы на его бизнес, а мне пришлось в театре загибаться за гроши! Ему всё сходило с рук, абсолютно всё! Как только Бедин увидел меня впервые, он меня выгнал. Выгнал! А под Архарова дочь свою положил, мою сестру!
— П-почему так пахнет детской присыпкой? — Как только заговорила говорить, из запёкшейся ранки на губе вновь начала сочиться кровь.
— Маски крепятся на лицо гримерским клеем, — вполне спокойно начал объяснять этот садист, — сам клей тяжело с лица сходит. Присыпка помогает.
— Как ты вышел из ангара, когда мы тебя поймали?
— Я работал с Ильёй долгое время, — он усмехнулся, — прекрасно помню, как он выглядит, до мельчайших деталей. Маску создать не было труда.
В моей воспалённой голове прокручивались картинки того дня. Теперь я чётко понимала, что в первый раз, когда только зашла в ангар, передо мной был не Илья. Выглядел он иначе, вёл себя странно. А когда встретилась с настоящим Ильёй, тот отнёсся к нашей встрече как к первой за день. И не помнил, о чём я спрашивала за несколько минут до этого.
— Как ты обставил смерть Леонида?
— Нашёл какого-то бомжа. Телосложение такое же, — он пожал плечами, будто рассказывает о рядовой скидке в магазине, — пара штрихов, продержать взаперти два дня, чтобы алкоголя в крови не нашли.
Начался новый приступ паники. Какой же больной выродок. Мои слёзы его злили, но я не была способна их остановиться. Меня трясло от тихих рыданий, отчего побои болели ещё сильнее.
— Ты не должна плакать, — Максим опять склонился надо мной, — на слёзы грим не ляжет, глупышка.
Какой ещё грим?
Максим включил музыку из Щелкунчика. Под звуки, знакомые с детства, жутко контрастировало всё то, что со мной происходило. Он резким рывком, поднял меня на ноги, разрезав стяжки с запястий. Голова моментально закружилась, к горлу подкатила тошнота.
— Только не вздумай блевануть, — прошипел он, хватая меня за волосы.
Но меня всё же вытошнило, прямо на идеально чистые туфли Максима. Я кроме шоколада и поесть-то ничего не успела, а из-за ударов спазмы вызывали новые приступы тошноты.
Максим с отвращением посмотрел, как я содрогалась, стоя на четвереньках, и вышел из комнаты. Вернулся уже со стаканом воды, но так и не протянул его, а просто наблюдал, как меня рвало желчью.
— Ты отвратительна.
Рывком за волосы он поднял меня на ноги и потащил к туалетному столику, где опять связал руки стяжками, прямо поверх прежних свежих порезов.
Запах детской присыпки стал ещё более приторным.
— Только Алина приняла меня, — Максим взял ватный диск и весьма аккуратно, даже нежно, начал смывать кровь с моего лица, — сказала, что наш отец обошёлся со мной несправедливо. Она никогда не любила Марка, но он был нужен для семейного дела. Отец дал ему денег и не хотел, чтобы они не вернулись обратно.
— Но ведь он получал дивиденды от инвестиций, — моя бровь была рассечена и жутко жглась, когда садист что-то влил в рану.
— Это мои деньги, — выплюнул он с отвращением, — Марк никогда не имел на них права. Я не мог их получить, но зато мог их лишить ублюдка Архарова.
— Как ты сорвал сделку?
— О, куколка, это мой идеальный сценарий и режиссура. Когда Алина вышвырнула тех двух сучек из империи ублюдка, пришли мои люди. У кого надо появился доступ к локальной сети, а мой юрист кое-что подправил во внутренних документах, из-за чего Марку теперь до конца дней своих платить штрафы, — поверх раны он начал наносить какой-то состав, который тут же застывал, сливаясь с моей кожей. Если бы не красные глаза и не опухшая челюсть, нельзя было даже и заметить, что я избита. Правда, оставались синяки и кровоподтёки по всему телу, — а дальше помогла мне ты.
— Как?
— Телефон, — он кивнул на мой мобильник, который продолжал вибрировать от входящих звонков и сообщений, — одна встреча с тобой, и я всё слышал. Архаров обсуждал важнейшие моменты именно в своей машине, где так удачно рядом всегда была ты, — его настроение опять резко перескочило от спокойного к состоянию крайнего бешенства, — так надо было ноги
