«Мадонна с младенцем» (так первоначально именовалась она) написана была великим итальянцем в пору расцвета его гения в 1504–1507 годах, в так называемый «флорентийский период». Затем меняя в веках своих владельцев, оказываясь то во Франции, то в Англии, картина попадает, наконец, в собрание к герцогу Бриджуотеру (Bridgewater) — отсюда и ее странное, непривычное русскому уху название.
Вот любопытное сообщение, напечатанное в газете «Русский инвалид» за 1830 год, где сообщалось о продаже картины в Петербурге: «Сия славная картина из кабинета г. де Синьелей перешла в кабинет г. Монтарзиса; от него досталась г. Ронде, у которого купил ее герцог Орлеанский, регент Французского королевства во времена малолетства Людовика XV. Она была похищена во время революции из галереи герцога Орлеанского. Она имеет 2 фута 4 дюйма длины и 1 фут 6 дюймов ширины; с нее есть два эстампа. На одном надпись: «Святая дева и младенец Иисус из галереи герцога Орлеанского. Римская школа, VI картина Рафаэля Санцио из Урбино»».
Картина в числе шести изображений святого семейства хранилась в Пале-Рояле — парижском дворце герцога Орлеанского. Именно во Франции у неизвестного владельца (вспомним, что картина была украдена из дворцовой галереи) ее купил другой герцог — Бриджуотер. Он мог приобрести ее не позднее 1829 года, потому что именно в этом году семидесятилетний английский аристократ скончался. По той же причине сама картина никоим образом не могла оказаться летом 1830-го в Петербурге, в книжном магазине на Невском проспекте.
После кончины английского герцога все богатейшее собрание живописи, в том числе и «Бриджуотерская мадонна», перешло к его наследнику Стаффорду, затем — к Эдертону. Долгие годы картина хранилась в лондонской галерее — фамильном «Доме Бриджуотеров», но во время Второй мировой, когда немцы нещадно бомбили Лондон, картину вместе с другими шедеврами (полотнами Тициана, Рембрандта, Пуссена) вывезли в более безопасное место, в Эдинбург. Для Англии существовала и еще одна реальная угроза лишиться замечательных творений старых мастеров. Тогда созданные по приказу Адольфа Гитлера специальные отряды экспертов Рейха буквально охотились за живописными шедеврами. По всей Европе рыскали они в поисках объявленных «важными для империи» экспонатов, которые должны были бы постоянно пополнять личное собрание фюрера, огромный музей на его родине, в австрийском городке Линце. Так что предосторожность англичан была не лишней. Да и шотландский характер был знаком им не понаслышке — кто-кто, а шотландцы со своими сокровищами просто так не расстались бы.
Даже в военные годы Национальная галерея в Эдинбурге не закрывалась. Напротив, она словно переживала свое возрождение: сотни посетителей в благоговейной тишине созерцали ее сокровища. И многие из них чуть ли не каждодневно подходили к «Бриджуотерской мадонне», притягивавшей к себе неведомой силой…
Знаменитому полотну Рафаэля Санти исполнилось уже пятьсот лет. Сколько раз за минувшие века великое творение Рафаэля было буквально на волоске от гибели! Сколько раз картина становилась невольной заложницей политических страстей, бушевавших в Европе, и последующих за ними губительных революций, переворотов, войн, мятежей! И все же после стольких опасных приключений, выпавших на ее долю, она обрела надежное пристанище — в Национальной галерее Шотландии.
«Желал быть вечно зритель»
Кто из пушкинистов не мечтал бы увидеть «Бриджуотерскую мадонну»! Ведь в ней, помимо зримого образа, запечатленного гениальной кистью, будто заключен еще и некий мистический «треугольник»: Рафаэль Санти, Александр Пушкин, Натали Гончарова.
Пушкин часами простаивал у копии. (Сам-то он, как и другие петербуржцы, был уверен, что это подлинник — ведь картина продавалась по баснословной цене — сорок тысяч рублей!) Но какой восторг должен был бы испытать поэт, доведись ему увидеть сам оригинал! Гении — родня друг другу. И встреча их, пусть и виртуальная, через столетия, не проходит бесследно для человечества.
Уже давно и самым убедительным образом доказано, что именно «Бриджуотерская мадонна» Рафаэля вдохновила Пушкина на создание его поэтического шедевра — сонета «Мадонна», гимна великой и светлой любви. Один шедевр, живописный, пробудил к жизни другой, поэтический.
И как точно он соотнесся с будущей судьбой пушкинской Мадонны. Мы не знаем и никогда не узнаем, как казнила себя Наталия Николаевна, как возвращалась памятью к мужу, как хотелось ей изменить такое недавнее прошлое. Сделать бы другой шаг, иной жест, сказать одно лишь слово — и все могло бы быть по-другому. Не случилось… «Что делает жена? — спросил умирающий Пушкин. — Она, бедная, безвинно терпит! В свете ее заедят». Его слова, к несчастью, оказались пророческими…
Екатерина Карамзина:
«Бедный, бедный Пушкин, жертва легкомыслия, неосторожности, опрометчивого поведения своей молодой красавицы жены, которая, сама того не подозревая, поставила на карту его жизнь против нескольких часов кокетства».
Софья Карамзина:
«Бедный, бедный Пушкин! Она его никогда не понимала. Потеряв его по своей вине, она ужасно страдала несколько дней, но сейчас горячка прошла, остается только слабость и угнетенное состояние, и то пройдет очень скоро».
Мне не смешно, когда маляр негодныйМне пачкает Мадонну Рафаэля…
Того, кто единственный мог ее защитить, уже не было на белом свете…
Судьба Мадонны
В свете шутили, поговаривали, что Пушкин женится, чтобы завести дома собственную мадонну. И сам он в порыве восторга писал о своей красавице жене и добавлял: «Женка моя прелесть не по одной наружности». Пушкин смеялся, ласково называл свою Ташу «косой Мадонной» за легкую, чуть заметную косинку ее прекрасных светло-карих глаз. А своей приятельнице, влюбленной в него экзальтированной и добрейшей Елизавете Хитрово, накануне своей свадьбы написал и вовсе удивительные строки: «Я женюсь на рыжей и косой Мадонне». Надо же было хоть чем-то сгладить душевную боль стареющей обожательницы.
Да и друзья Пушкина в шутку называли его юную очаровательную жену «мадонистою». Василий Жуковский, приглашая поэта на свои именины, пишет: «Прошу и тебя с твоею грациозною, стройносозданною, богинеобразною мадонистою супругою пожаловать ко мне…»
Николай Смирнов делает памятную запись:
«Прекрасный профиль, стройный стан, величавая поступь Пушкиной, жены поэта, ставит ее, конечно, наряду первых красавиц, ее муж справедливо называл ее своей Мадонной, у нее лицо Рафаэлевских мадонн, и что еще лучше, она любезна и этим выигрывает против всех соперниц красоты».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
