– Хочу напомнить, – продолжил месье Корсак с улыбкой, – что наши договоренности включают в себя не только полную конфиденциальность беседы. И еще то, что каждая из сторон приходит и уходит со встречи абсолютно свободно. А слова «абсолютно свободно» как-то плохо совмещаются со слежкой, даже во имя безопасности. Я, синьор Таччини, в Париже чувствую себя безопасно. Я, знаете ли, почти везде чувствую себя безопасно, даже в Картахене. Я достаточно ясно высказал свои мысли?
Таччини молча подвигал желваками и только потом ответил, подняв на собеседника карие, с золотинкой у зрачка, глаза:
– Я уже извинился, месье Корсак…
Корсак аккуратно откусил от крошечного хлебца с паштетом и двинул бровью – мол, проехали.
– Итак… – спросил Розенберг, – в чем, собственно, дело? Вы были инициатором, сеньор Таччини, так что, может быть, возьмете за труд объяснить такой странный формат проведения встречи?
– Вполне, – отозвался Таччини, сделав глоток белого вина. – Люди, пославшие меня, считают, что дело, по поводу которого мы инициировали процедуру, касается только трех конфессий.
Розенберг сначала улыбнулся, а мгновение спустя и рассмеялся приятным, звучным смехом, от чего стал выглядеть еще лет на пять моложе.
– Забавно, – констатировал он, откидываясь назад. – Я, по наивности, полагал, что люди, которых я представляю, ни к одной из ваших конфессий и ко всем вашим спорам отношения не имеют. Для нас все кончилось на Ветхом Завете, так что какие у нас с вами общие интересы, господа? Я что-то не припомню…
– В рамках договоренности, господин Розенберг, мы обязаны поставить ваших нанимателей в известность, если события, за которыми мы наблюдаем, могут представлять угрозу для иудаизма отдельно или привести к конфликту между исламом, иудаизмом и христианством…
– Я знаю суть Договора. Но каким образом археологическая экспедиция, работающая на Мецаде и занимающаяся еврейской историей, может представлять опасность для людей, интересы которых я представляю?
– Никаким, – ответил Таччини. – Скажу вам больше… Если бы Мецада не располагалась на вашей территории, мы бы и слова вам не сказали… Нам не нужна помощь ваших нанимателей, господин Розенберг. Нам нужно их невмешательство на очень короткий период, буквально на несколько суток, если мы, конечно, решим перейти к активным действиям…
Корсак перестал жевать и внимательно посмотрел на невозмутимо цедящего вино итальянца.
– К активным действиям? – переспросил он. – На территории Израиля? Вы, синьор, здоровы? Понимаете, о чем говорите? Или это какой-то розыгрыш?
Таччини внимательно посмотрел на собеседника, и взгляд этот не выражал никакого дружелюбия, скорее – напротив, человек, на которого посмотрели таким образом, должен был чувствовать себя не совсем уютно.
– Господа, – сказал итальянец, не скрывая иронии. – Я прекрасно понимаю, что никакой симпатии между нами нет и быть не может. Но давайте проявим друг к другу уважение – тут нет глупцов, не так ли? Понятно, что все мы, приехавшие сюда, отнюдь не случайные люди, встретившиеся за обедом, а вполне компетентные сотрудники определенного рода негосударственных служб, прибывшие на совещание. Мы видим друг друга в первый и, скорее всего, в последний раз, что вряд ли вызовет сожаление у каждого из здесь присутствующих. Но сегодня мы должны обменяться информацией, как на брифинге, и найти общий язык… Находили же его до нас наши предшественники? Находили, несмотря на коренные разногласия и даже личные счеты! А ведь между ними было не больше общего, чем между нами сегодня… Я понятно излагаю мысль?
– Вполне, – подтвердил месье Корсак. – Именно поэтому я позволил себе усомниться в обдуманности заявления. Я бы еще понял, если бы речь шла о странах ислама. Тут можно было бы говорить с моими нанимателями и надеяться на то, что обнаружатся точки соприкосновения. Но Израиль… Как я понимаю, в стране католической у вас бы не возникло необходимости советоваться или согласовывать свои действия с кем бы то ни было… Так?
Таччини кивнул.
– Если бы речь шла об ортодоксах,[96] то без представителей из бывшего СССР или греков мы бы не обошлись. Но наш случай сложнее. Израиль – это то место, где всегда сталкивались интересы всех западных религий. И ваших собратьев-мусульман в иудейском Иерусалиме не меньше, чем в католическом Париже. Кстати, по дороге сюда мне пришлось в очередной раз убедиться, что Париж все больше меняет цвет и вероисповедание. Вам это должно быть приятно, не так ли?
– Я агностик,[97] – сказал Корсак, криво улыбаясь. – Хоть и исповедую ислам. Но не скрою, мне это приятно.
– Я тоже агностик, – ответил Таччини, снова отпивая из бокала. – Хоть и исповедую католицизм. Просто я немного расист и мне неприятно, что по дороге сюда я видел не парижан, а мусульман африканского происхождения. И арабского происхождения. Во множестве. Я бы не обратил на это внимания, если бы они вели себя, как парижане. Но, увы, они ведут себя совсем не так. И мне это не нравится. Мои взгляды вас не шокируют?
– Меня – нет. А вот интересен ли наш диспут для третьего собеседника…
– Ну что вы, что вы… – поддержал разговор улыбающийся Розенберг. – Вы продолжайте! Я и сам приверженец агностицизма, но мне, право же, очень интересно! Тем более что не каждый день удается послушать клерикальный[98] спор между двумя представителями нашей приземленной профессии… Хотя, не стану скрывать, хотелось бы перейти немного ближе к делу…
– Согласен, – поддержал его Таччини. – Прошу прощения, коллеги. Хорошая еда рождает склонность к вольнодумству. Излагаю коротко. Мы подозреваем, что сделанная в Израиле находка может представлять опасность для христианской догмы. И для Символа веры. И для всей религии в целом. И не только для нашей…
– Трогательная забота, особенно в свете ваших последних высказываний. Позвольте полюбопытствовать, – не удержался Розенберг, не скрывая язвительности в интонациях. – Что же может нанести такой вред религии, доминировавшей на планете в течение двух тысячелетий? И ее более молодой, растущей интерпретации?
Услышав последнюю фразу, Корсак на мгновение покраснел – было видно, что гнев буквально распирает его изнутри, – но сдержал эмоции.
– Мы получили информацию, – невозмутимо продолжал рыжий итальянец, – что в руках у экспедиции этого вашего профессора Каца оказалась рукопись так называемого «Евангелия от Иуды».
– Евангелие Иуды давно найдено, – возразил Розенберг, не прогоняя улыбки с лица, – я даже читал где-то его перевод…
– Вы говорите о коптском документе, – прервал его Корсак. – Я тоже знаком с переводом, но речь, как я понимаю, о другом источнике.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
