Тут только Николай понял, в чем дело. По губам его скользнула улыбка. Ах, Петр. Павлович, Петр Павлович! Опять ему не повезло. Правый ботинок его расшнуровался, а из-под брюк выползла, будто змейка, грязноватая завязка кальсон. Вот сейчас он наступит на нее. Но завязка таинственно скрылась.
Чем ближе к Стрелке, тем больше людей. Толпы зевак, лущивших семечки, грудились на зыбких деревянных тротуарах, в широко распахнутых воротах, вдоль облезлых, покосившихся заборов. На крышах пестрели кумачовые и синие рубахи дотошных мальчишек.
А завязка Петра Павловича снова выбралась наружу. Миг – и учитель встал на нее, нелепо взмахнул руками, медленно свалился на землю.
Послышался смех: не сдержался кто-то" из шагавших позади одноклассников. Наверное, Коська Щукин. Это на него похоже.
Но Николаю не было смешно. Ему сделалось неловко за учителя и даже жалко его. Шагнув вперед, он заботливо помог Туношенскому подняться.
Петр Павлович повернул голову назад:
– А-а, Некрасов! Благодарствую! Тронут. В его голосе чувствовалось смущение.
Все событие произошло настолько быстро, что не нарушило порядка в рядах. А свидетелями его оказались лишь немногие. Между тем Петр Павлович так и не заметил злосчастной завязки, виновницы его падения.
Сказать бы ему, предупредить новую неприятность. Однако не так-то это просто. Шепнуть на ухо? Не будет ли это расценено как дерзость. Крикнуть тоже нельзя. Подумают, озорство! Не ровен час, к Иуде на заметку попадешь.
И все осталось, как было. Завязка по-прежнему волочилась вслед за Туношенским, ползла по пыли, как живая.
Впереди мелькнула голубая полоска Волги. Мелькнула и скрылась: ее заслоняли густые людские толпы и гарцевавшие по сторонам улицы на сытых конях усатые жандармы. Они махали ременными нагайками, выкрикивая:
– А ну, назад! Осади!
Колонна гимназистов остановилась. Теперь прямо перед глазами Николая возвышался узорчатый, опоясанный чугунной решеткой с витиеватыми орнаментами, златоглавый Успенский собор. Это была главная церковь города. В ней служил сам митрополит. А невдалеке – длинное белоколонное здание Демидовского лицея.
Знакомое место! Сколько раз бывал здесь Николай, сколько всего передумал. Стрелка! Там вон, внизу, Волга и Которосль, там – даль, бесконечная, необъятная…
Палило солнце. По лбу и щекам струился липкий пот. Больно кусали слепни. И откуда их столько взялось? Будто нарочно на празднество прилетели. Николай чувствовал усталость в ногах. Очень хотелось пить. Но попробуй отойди в сторону хоть на минуту – не обрадуешься. Иуда за шиворот притащит. Да еще пинков надает без всякого стеснения.
Положим, и кроме Иуды есть кому за поведением гимназистов проследить. Учителей – целый взвод.
Даже и не думалось, что их так много в гимназии.
Сбоку искушающе зашептал в ухо Мишка:
– Эх, сейчас бы кваску холодненького… И, облизнув пересохшие губы, добавил соблазнительно:
– Искупаться бы. А-а?
Куда бы как чудесно было! В Которосль, с обрыва! Только брызги бы полетели.
Но, увы! Хоть и рядом песчаный бережок с гибкими кустами ивняка, хоть и доносятся с реки зовущие крики чаек, а никуда не уйдешь. Жди, страдай от жажды.
В мучительном ожидании прошло не меньше часа. Даже Иуда, и тот изнемог: то и дело клетчатым платком лоб вытирает. А учителя около церковной решетки, как овцы, в кучу сбились. Там хоть маленькая, но все же тень.
Стихший было немного колокольный гомон разгорелся с новой силой. Мишка что-то выкрикнул, но Николай не расслышал. Только по губам понял: едет!
Из боковой церковной калитки торопливо вышел Величковский, натягивая на ходу белоснежные перчатки. К нему, как стрела, подлетел Иуда. Выслушав какое-то приказание, он бросился к учителям. Те поспешили на свои места.
Засеменил, засуетился и Туношенский. А предательская завязка все тянулась и тянулась за ним.
Стоявшая позади гимназистов толпа загудела. Даже колокола не могли заглушить этого гула, похожего на шум прибоя.
Внезапно из-под ног Николая выкатилась серым клубком лохматая, с обрубленным хвостом собачонка. Николай сразу узнал ее: это она, прыгая на трех ногах, гавкала на него, когда он бежал на пожар. Вот задира!.. Что ей здесь нужно?
А собачонке ничего не надо. Просто-напросто она увидела волочившуюся по земле завязку и не могла отнестись к этому равнодушно, со всей силой вцепилась в нее острыми клыками.
Туношенский дрыгнул ногой, пытаясь освободиться от назойливой дворняжки. Но не тут-то было. Собачонка тянула тесемку к себе, мотая головой и сердито урча.
Петр Павлович балансировал на одной ноге, как в цирке. Он беспомощно взмахивал руками, словно пытаясь улететь куда-то.
Быстро присев на корточки, Николай ухватил собачонку за хвост, подтащил ее к себе. Собачонка взвизгнула и тяпнула обидчика за палец. Но еще миг – и она полетела в толпу.
«Кровь!» – испугался Мишка и, вытащив из кармана батистовый платок, крепко завязал им палец Николая.
– И чего ты, право, сунулся? – пробурчал он. – Пускай бы Туношенка покрутился. Так ему и надо!..
Где-то невдалеке прогремел пушечный выстрел.
– Едет, едет! – донеслось из толпы.
Встав на цыпочки, Николай увидел поднимавшийся над головами людей столб пыли. Лучи солнца играли в нем, делая его то багровым, то желтым.
Прошло еще минут пять. Наконец на дороге показались священники в длинных ризах, вышитых золотом и серебром. Их было множество. Они шагали медленно, словно несли на руках что-то тяжелое. Слышалось стройное пение. Ритмично раскачивались кадила, испуская клубки белого дымка.
За церковной процессией ехали красивые всадники на статных конях, с блестящими саблями наголо. Затем шли дворяне, чиновники, городские богатеи. Кое-кого Николай знал в лицо – видел на гимназических вечерах. Им отводились самые почетные места.
Но где же царь? Николай опустил уставшие от напряжения глаза. А когда снова глянул на дорогу, по ней двигалась высокая золоченая карета. Ее тянули за собой, крепко ухватив руками оглобли, бородатые, потные люди в поддевках и армяках.
Вот в ней-то и едет царь, сразу решил Николай. Кто же еще может иметь такой великолепный экипаж? И кого повезут люди?
Вперемежку с колокольным благовестом загремело «ура». Карета остановилась неподалеку от Николая. Какое счастье! Сейчас он увидит царя совсем близко.
Люди опускались на колени, а Николай, охваченный волнением, стоял, как заколдованный. Мишка больно дернул его за руку:
– Ты что, очумел?
Николай почти ударился коленями о землю, не отрывая взгляда от кареты.
Два пышно одетых царедворца быстро распахнули дверцы золоченого экипажа. Царь вышел не сразу. Сначала выглянуло длинное его лицо, мелькнули туго закрученные, как у Карла Карловича Турне, усы. Затем он неторопливо спустился по ступенькам кареты на землю. Увидев его, Николай изумился: да ведь он вовсе не такой, как на картине в актовом зале! И плечи не богатырские, и ничего неземного в лице нет. Нет, не таким рисовал Николай его в своем воображении. Интересно, что Мишка думает? Но спросить его не удалось, потому что в эту минуту произошло неожиданное. Откуда-то из-за церковной ограды, из кустов акации внезапно вывернулись два человека в белых холщовых рубахах и новых лаптях. Они упали перед царем ниц, стукаясь головами о землю. Один из них протягивал правой рукой сложенный вчетверо лист бумаги. До слуха Николая долетели похожие на мольбу слова:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
