class="p1">– Что это? – поинтересовался крайн.
– Жданку моют.
– Она, может, с рождения не мылась, – подтвердил Илка, – у них на Болоте это не принято.
Вопли перешли в хриплый кошачий вой. Должно быть, все это сильно отвлекало крайна от размышлений о несовершенстве мира.
– Невыносимо. Что они с ней делают?
– Не знаю, не знаю, – задумчиво протянул Варка, – Фамочка у нас девушка с характером и дерется будь здоров, даром что тихая.
– Навязались на мою голову… Вот уж не думал, что на старости лет придется возиться с младенцами.
– Ну, вы же учитель, – льстиво сказал Илка, – у вас, наверное, огромный опыт.
– Какой там опыт… Я учителем был меньше двух месяцев, и все в этом проклятом Липовце.
Варка разинул рот, но так ничего и не сказал.
– Ваш Главный мастер три часа у меня в ногах валялся, умолял принять это место.
– Почему?
– Он знал, кто я такой. Вот он учитель. Настоящий. Кажется, вы его не любили. Но он жил ради детей. Он видел, к чему идет. Ну а присутствие в лицеуме крайна – дополнительная защита.
– А откуда он… ну, это… узнал? – заинтересовался дотошный Илка.
– Старина Арктус Грим всегда много болтал. Я прибыл в город по реке и поначалу поселился в Норах.
«У Реней, – в приступе вдохновения подумал Варка – повезло им, как ни крути».
– Но там было шумно и не слишком чисто. Так что я был рад перейти к господину Арктусу, который, переехав в деревню, уступил мне свой дом. Он сразу узнал меня, как ни странно… После стольких лет… Впрочем, он утверждал, что я был его любимым учеником.
– А где вы учились? – быстро спросил Варка, надеясь выудить еще какие-нибудь любопытные подробности.
– В столице… в Королевском университете, разумеется. Старшие сочли, что мой особый дар требует человеческих знаний. Князь Филипп написал блестящее рекомендательное письмо, в котором именовал меня своим любимым племянником.
– Филипп Вепрь?
– Он самый. Тогда он был на все готов ради союза с крайнами. Ну а быть племянником князя Сенежского – это обязывает. Пришлось представляться ко двору.
– В белых чулочках? – тихо съехидничал Илка.
– Именно.
Варке не давало покоя другое.
– Что значит – особый дар? Дар травника?
– С чего ты взял? Травник я как раз вполне заурядный. А дар… Дар я утратил, когда бежал с каторги. Да не смотри на меня так. Я там недолго пробыл. Года полтора, не больше. Если учесть, что приговор был – пожизненно, я еще легко отделался.
– А за что вас туда? – спросил Илка. – Политическое дело, да? – Он целую минуту пытался представить себе господина Крысу, грабящего с кистенем на большой дороге, и не смог. Значит, интрига или заговор какой-нибудь. Такие штуки Илка любил и рассказы о них выслушивал с превеликим удовольствием.
– Да как тебе сказать, – задумался крайн, – политическое, наверное. Я шел из Коростеня в Малые Лодьи. Пешком. Лететь нельзя было. Шел, знаешь ли, по своим делам, никого не трогал. Из Коростеня вышел спокойно, а под Лодьями напоролся на конный дозор. Оказалось, что Коростень в руках самозванца, а Лодьи еще в руках короля. Или наоборот? Забыл. Я тогда молодой был. Дурак вроде вас… И кончиком пера шевельнуть не успел, как меня оглушили, связали, сунули в какой-то подвал и быстренько приговорили к повешению как вражеского лазутчика. Я страх как обрадовался. Вешать, думаю, будут под открытым небом, и тогда плевать, что руки связаны. Крылья не свяжешь. Только мне не повезло. Случилась нехватка гребцов на боевых галерах, и всем нам, голубчикам, смертную казнь заменили пожизненной каторгой. Сковали одной цепью и строем в порт.
– Но вы улетели?
– Да. Только не сразу. Видишь ли, гребцы сидят под палубным настилом, по два человека на весло, скованные попарно и прикованные к общей цепи. Оттуда не улетишь. Я все ждал, чтоб к нам спустился кто-нибудь из начальства. Тогда бы я смог… э… уговорить его расковать меня и вывести на палубу. Но начальство туда предпочитало не заглядывать. Запах нехороший, знаешь ли. Да и вообще зрелище не из приятных.
Потом подумывал притвориться мертвым. Хотя с мертвыми там особо не церемонятся. Но тут мне повезло. Случился бой, наш «Хозяин морей» получил заряд точнехонько в пороховой погреб. Грот-мачта рухнула, палубный настил в щепки, общую цепь разбило, и вот тогда я улетел. Вместе с напарником. Он еще вырывался, болван. Ну, чего уставились? Ничего интересного в этом не было. Вода изо всех щелей потоками, сверху горящие обломки сыплются, а противник, не будь дурак, развернулся к нам всем бортом и стреляет картечью на поражение. Нас не ранили, обошлось, но вымок я как собака. А дело было осенью. Потом летел мокрый часов пять. До берега не дотянул, но добрался до Маремских мелей. Повезло. Как раз отлив был. Заночевали на клочке земли. Пять саженей в длину, семь в ширину. Огонь развести нечем. Напарник мой до утра грелся, цепи с нас сбивал. А я так вымотался, что и пошевелиться не мог. Закоченел до полусмерти.
– А кто он был?
– Напарник? Карманник из столицы. Начался прилив, пришлось оттуда убираться. До земли я его все-таки дотащил. А вот дальше не помню. Очнулся у каких-то рыбаков. Жар, кашель, трясовица… Грудная немочь во всей красе.
– А напарник?
– Понятия не имею. Никогда больше о нем ничего не слышал.
– Выходит, он вас бросил! Больного! – возмутился Варка.
– Тебя это удивляет? А твой товарищ как думает?
– Ну, – поморщился Илка, – нехорошо вроде.
– А если я тебе скажу, что у всех рыбацких деревень в Маремах договор с береговой стражей и за каждого беглого им полагалась награда?
Илка пожал плечами.
– За живого, конечно, – спокойно продолжал крайн. – Так что выхаживали они меня очень старательно. Боялись, помру раньше, чем за мной явится стража. Стражу я ждать не стал, но болел потом долго. И дар мой болезнь взяла. Но я об этом никогда не жалел. Бывают времена, когда подобный дар лишь обуза.
Тут интересный разговор прервался. Пришли курицы. Варка был юноша воспитанный, приученный к деликатному обращению, поэтому он сначала упал лицом в подушки, а уж потом из них донеслось невнятное хрюканье.
Крайн, битый жизнью, привыкший держать удар и сохранять лицо при любых обстоятельствах, только слегка улыбнулся:
– Прекрасно выглядите, дамы.
На Ланке было чудесное бледно-голубое платье с крохотными цветочками, вышитыми бирюзой и хрустальными блестками. С рукавов, перетянутых атласными лентами, свисали пышные банты. Все это изумительно сочеталось с огромными грязными валенками. Задумано платье было как облегающее фигуру, только неизвестный портной не предусмотрел, что у прекрасной дамы может быть фигура
