Щелчок ключа.
Старший ткнул в меня пальцем - "на допрос".
Лихорадочно надеваю полученный в передаче "выходной туалет": моя любимая белая кофточка, сшитая в Вене, и черная юбка, волосы подвязала тряпочкой. Нэди взволнованно зашептала:
- Держите язык за зубами, что бы ни было.
Коридоры, но не те - мои, а к Абакумову, куда-то запрятанная надежда зазвенела - домой.
Ковры, люстры, тот же знакомый шкаф, за ним дверь, не глядя вижу на столе пирожные, фрукты, еще что-то, Абакумов, как всегда, холеный, загоревший, видимо, из отпуска, сажает на то же место, внимательно, нагло рассматривает.
- Гм... вам тюрьма к лицу, вы похорошели.
Молчу.
- Скажите, а Горбатов действительно вас так любит, я читал его стихи в вашем деле.
- Вам об этом надо спросить у Горбатова.
- Ну зачем же беспокоить человека!
...Борис дома, не арестован...
- А этот генерал Джурич, он тоже был в вас влюблен?
- Это мой поклонник по искусству.
- А кто еще из югославских генералов у вас бывал?
...в деле обо всем этом написано, зачем он спрашивает...
- Почти все учившиеся у нас в академии.
...это опять не допрос... болтовня...
- А о чем вы разговаривали с маршалом во время танца?
- Просто светская беседа.
- Почему вы такая не женственная, не мягкая, будь у вас другой характер, и судьба ваша сложилась бы по-другому...
- Возможно, но я такая, какая есть.
- Ну это же неверно. Вы можете быть и другой...
...в его тоне появилось то, противное, что появляется у мужчин... сдаться... решиться... спастись...
- Другой я быть не могу.
- Я хочу побаловать вас лакомствами...
- Я отвыкла от них.
...он чего-то боится... он нерешителен...
Приказал увести.
В камеру приплелась без сил. Нэди впилась в меня, губами спросила: "Абакумов?"... Когда после отбоя все заснули, услышала шепот Нэди:
- Может быть, все-таки подумаем? Может быть, спастись?
- Не могу. Смогу, когда будет петля на шее.
Щелчок ключа.
Вводят маленькую, сгорбленную старуху, она в испуге остановилась: мы не успели снять с глаз тряпки, которыми завязываем на ночь глаза от круглосуточного света. Здороваемся, ответа нет.
- Я академик Лина Соломоновна Штерн.
Постель постелить себе не может, пришлось встать помочь ей.
Утром не поздоровалась, постель не застелила, ни о чем не спрашивает, вообще просто не разговаривает с нами. Незаметно разглядываем ее, я впервые вижу живую женщину академика... очень некрасивая, не представляю, чтобы какой-нибудь мужчина мог лечь с ней в постель бескорыстно, да и корыстно тоже, спокойна, акцент, как у Жемчужиной, увели на допрос.
Привели с допроса, так же спокойна, даже нагла, на нас не реагирует, как будто нас в камере нет, постель так и не убрала. По распоряжению свыше надзиратели обходятся с ней мягко, ей разрешено спать и лежать, когда она хочет, допросы только днем, внеочередной, неограниченный ларек. Набрала все, что хотелось, разбросала продукты на столе, все время что-нибудь жует, нам даже из вежливости не предлагает, сидим, глотаем слюну - глаза не закроешь, к стенке лицом не встанешь. Бедная наша купчиха, ей еще не разрешили ларек, и она голодает, вечернее платье повисло на ней - делимся с ней чем возможно. В камере стало тяжко, Штерн вызывает ненависть.
В довершение открывается камера, и Штерн вносят продуктовую передачу! Мы замерли, а она дрожащими руками жадно роется в шоколаде, икре, пирожных... Я начала свое великое хождение по камере, Нэди, как всегда, делает вид, что не замечает поведения Штерн.
И вдруг та собирает ларьковые продукты и выбрасывает в парашу... Я бросилась между Нэди и Штерн: Нэди с гневным, гордым лицом страшно, медленно, тихо заговорила:
- Вы животное, античеловек, здесь в камере с вами люди, и мы заставим вас вести себя как человек!
Штерн нагло, не мигая, смотрит Нэди в лицо.
- Я одна здесь человек! Продукты мои! Что хочу, то с ними и делаю!
Мы могли ее убить. Камера мгновенно открылась, и Штерн увели. Такие переживания уносят последние силы.
Здесь по глазам, по повадкам узнают стукачей, предателей, от сердца к сердцу тайны и события тюрьмы, если в тюрьме истерика, оборванная кляпом, вся сжимаешься, как будто это с тобой, с твоим близким, здесь ничего нельзя скрыть, спрятать, невозможно обмануть, ты весь как на ладони, здесь сразу глаз в глаз виден человек - гнилое, гадкое, подлое. Головой понимаешь, что тюрьма поднимает темные инстинкты, что надо быть снисходительной, иначе горе становится невыносимым, да и сама можешь превратиться черт знает в кого! Но сердцем!
В довершение ко всему, как назло, у Штерн от обжорства начался понос, в камере стало невыносимо. Иногда, в виде исключения, выпускают вне оправки в туалет, и Штерн выпускают, но надо постучать в дверь, попроситься у надзирателя, надзиратель идет спрашивать у старшего, Штерн не выдерживает, а потом ни постирать трико, ни помыться не может, она грязнуха, ничего делать не умеет.
Не могу больше смотреть на Штерн, мне до боли, до крика жалко ее, ну плохой человек, ну плохой, но она такая старенькая, жалкая, беспомощная, и ее начали добивать: допросы стали ночными, ее приводят под руки, днем спать не дают, продукты выбросили под предлогом порчи, даже шоколад, все пошло по системе, в туалет выпускать перестали, а она такая маленькая и слабенькая, что не может удержаться, падает в парашу... И я решилась: держу ее над парашей, застирываю ее трико, пару раз вырвало, но на душе стало легче.
Наконец она со мной заговорила.
- Следователь кричит на меня, что я жидовка и старая блядь, что это такое?
Пытаюсь объяснить ей, она перебивает:
- Но ведь я же невинная девушка!
И смешно и жутко - она может на допросах сказать все что угодно.
Привели с допроса.
- Я подтвердила фразу Жемчужиной, у нас была очная ставка.
- Какую?
- А когда мы сидели в комнате, из которой выходил почетный караул к гробу Михоэлса, вошла Жемчужина и, снимая повязку, сказала: "Они еще нам заплатят за это убийство".
Я застонала:
- Что же вы делаете, вы же губите людей, вы же помогаете органам создавать дело.
- А если я не буду говорить, то меня посадят.
- Так вы же уже сидите! Не тяните за собой других! Отсюда, если вы арестованы, выхода нет! Вы должны это понять...
С тупостью, с трусостью, не слушая меня, она твердит:
- Я никогда никому из них ничего не отвечала! Не отвечала! И Жемчужиной тоже! Я молчала! Я ни в чем не виновата!
Пытаюсь убедить ее говорить на следствии, что она ничего не помнит, что раньше говорила от страха.
Растерянная лягушка прыгает задом, но ведь Штерн трусливо, гадко защищается.
После допроса она сказала мне, что теперь у нее была очная ставка с артистом Зускиным, которого привезли из сумасшедшего дома, он молол всякую ерунду, а теперь ее заставляют подписывать этот протокол. Очная ставка с поэтом Перецем Маркишем...
Та еврейка из-под Куйбышева... больной старик министр с дочерью... секретарша Жемчужиной... сама Жемчужина... Штерн, Перец Маркиш... Зускин... прием у посла Израиля Голды Меир перед моим арестом, на котором открыто говорили, что Михоэлс не попал под машину, а специально убит этой машиной... начавшаяся кампания борьбы с космополитизмом, а по-русски значит - очередной антисемитский поход. У Бориса с Костей был об этом разговор. Все арестованные - члены Еврейского антифашистского комитета, созданного Михоэлсом во время войны.
Рассказываю Нэди о своей догадке, она понять этого не может, считает, что такой процесс - это международный скандал, но впервые видит, чтобы подельщики - Жемчужина и Штерн - сидели в соседних камерах, значит, тюрьма забита до отказа. И как будто нас подслушали - Штерн забирают.
У новенькой молча по лицу льются слезы, и - глаза, какие у всех у нас глаза, никакой великий, гениальный артист, художник не сможет их изобразить... смятение, ужас, беспомощность, недоумение, отчаяние, растерянность, непонимание...
Это сестра генерала Крюкова, друга и военного соратника маршала Жукова, мужа певицы Лидии Андреевны Руслановой...
Безумный мир! Поверить невозможно! К генералу Крюкову ворвались, сорвали с фронтового генерала погоны! Лидию Андреевну тоже арестовали. Маршал Жуков направлен в Одесский военный округ простым командующим! Это полководец, который спас от фашизма Россию! Мир! Это народный герой! Это не Сталин, играющий мудреца с неумным лицом, это не Жемчужины-Молотовы из цековской мафии со своими законами джунглей!
Крюкову арестовали в больнице, у нее рак лимфатических желез, нужны были две операции, сделали первую и положили на вторую, ворвались эти так называемые полковники, мразь человеческая, и схватили ее чуть ли не с операционного стола!
- Убийцы! Убийцы!
Нэди зажала мне рот, мгновенно повернула Крюкову спиной к двери, а мы с Нэди к двери лицом, улыбаемся, как будто Крюкова рассказывает, что-то смешное, а Крюкова, захлебываясь слезами, рассказывает, как ее забирали, что ее старший сын двадцати лет проходит службу у маршала Жукова в Одессе и что и его теперь заберут. Крюкова - симпатичная, открытая женщина, с добрым лицом, совсем простая, растит детей, зачем ее нужно было срывать со смертного одра?! Как сдержать себя, как не броситься на дверь, не кричать, не биться...
