ее ладонь катушку с шелковой нитью. Потом обхватил ее руку своими, но сказать больше ничего не успел. Катя вдруг откинулась назад, на него, прижалась щекой к его щеке, да так и замерла. У Ромы с силой стукнуло сердце, толкая на безрассудства. — Кать…
Она приникла щекой еще сильнее. Он чуть судорожно выдохнул и обхватил ее за талию, забыв и о леере, и о змее в целом. Ноздри разбередил знакомый ягодный аромат. Катя закрыла глаза.
— Ром…
Он ткнулся губами в ее щеку. Только не спугнуть, не дать опомниться. Черт его знает, чего Катюха на самом деле от него ждала. Может, просто поддержки искала после расставания со своим Карпоносом. Но вот Рома не из тех, кого стоило бы так испытывать. Он с собой уже не справлялся.
— Ромка…
Грудной, манящий голос проник в мозг, изгоняя остатки благоразумия. От ее тепла невозможно было оторваться. Рома скользнул чуть ниже, с жадностью пробуя ее кожу на вкус. Такая нежная, такая обжигающая. И губы уже преступно близко.
Давай, Катюха, если я все неправильно понял, самое время сказать об этом. Больше возможности не будет.
— Болван, — с придыханием пожаловалась она, и Рома, на мгновение улыбнувшись, накрыл ее губы своими.
Глава 21
Словно молнией прошило; Катя растеряла дыхание от горячих Ромкиных губ, сначала еще осторожно пробующих ее, а потом вдруг завладевших ими с каким-то голодом, ревностью, черт знает, с чем еще. Ох! Катя и не думала, что в вечно сдержанном Давыдове может быть столько страсти! Потому и искушала сама, не в силах ждать. Потому и подталкивала, не в силах бороться с собственным желанием.
И попала в ураган.
Оказалось, что Ромку не надо подгонять. Оказалось, что он сам так сильно хотел, что уже не мог остановиться. Оказалось, что она ничего не знает ни про поцелуи, ни про Давыдова, потому что…
В его жаре невозможно думать. В его тесноте невозможно дышать. От его губ, так жадно терзающих ее губы, слабеют ноги, а сердце бьется так сильно, что Ромка наверняка слышит его. Только и Катя слышала его сердце, а еще чувствовала его горячие ладони у себя на затылке, и сама, незнамо когда развернувшись, стискивала руки у него на шее, и подставляла губы, и ловила его губы, и терялась, и таяла, и забывалась в желании, чтобы это никогда не кончалось.
— Ромка…
Он не сразу разобрал собственное имя. Увидел только совершенно шальные голубые глаза и где-то на задворках разума отметил, что у него самого глаза наверняка такие же. А ведь сколько раз уже целовал Катюху в собственных фантазиях, и казалось, что уж те-то должны быть всяко лучше реальности, когда два чужих человека пытаются подстроиться друг под друга.
Чушь! Катюха целовалась, как одержимая, и Рома просто с головой ушел в этот ее огонь. Казалось — оторвись от ее губ, и небо рухнет на землю, а мир поглотит огромная волна лавы. И Рома целовал, спасая то ли мир, то ли себя от полного разрушения, потому что его первого и стерло бы с лица Земли этой волной, а он слишком сильно хотел еще хоть раз заглянуть в Катюхины глаза. Черт, кажется, только они и остались в этой ненасытности первых поцелуев.
И они же вернули веру в будущее. Катюхе было с кем сравнивать, но если ее проняло сейчас ничуть не меньше, чем Рому…
— Ничего не соображаю, — пробормотала она и чуть дрожащими пальцами потрогала его подбородок. Вряд ли Рома мог похвастаться обратным. Только спросил:
— Зачем тебе соображать?
Катя не знала зачем. Знала, что должна. Она еще никогда не теряла головы. Даже с Олегом, который был куда искуснее Ромки в науке поцелуев. Но что ей теперь Олег вместе со всем своим опытом, когда она узнала истинный смысл поцелуев? Да-да, когда кружится голова, когда в животе порхают бабочки, когда невозможно потом насмотреться на парня, который только что подарил такие необыкновенные ощущения. И еще сильнее хочется трогать его, изучать; присвоить себе, чтобы никто и никогда не отнял у нее такое счастье. Лишь бы Ромке тоже было с ней хорошо! В своем эгоизме Катя может и не заметить подвоха.
— Чтобы понять… — она запнулась и резко вздохнула. Рома притянул ее ближе и тоже осторожно коснулся ее пылающей щеки.
— Никаких намеков, Катюха, — напомнил он как-то слишком серьезно. — Если больше не хочешь, так и скажи.
Она замотала головой и схватила его за воротник куртки.
— Ты скажи! — потребовала она. Он погладил ее пальцем по щеке. Губы у нее приоткрылись и чуть припухли — от его поцелуев. Что уж тут говорить?
— Выходит, я отбил тебя у Карпоноса?
Ох, кажется, лучше бы и правда молчал. Брови у Катюхи сдвинулись, а в голубых глазах опасно сверкнули молнии. Рома набрал в грудь воздуха, чтобы как-то скрасить собственную бестактность, но Катя в этот момент дернула его к себе и сама прижалась губами к его губам.
Выходит, отбил.
Рома обхватил ладонями ее голову, с какой-то мальчишеской радостью ответил на поцелуй. Нет, не зря он столько Катюхиными губами грезил. Нежные, сладкие, так и хотелось пробовать их снова и снова, и Рома, сбросив и первую одержимость, и первую неуверенность, целовал неспешно, мягко, вкусно, не желая пропустить ни одного нового открытия. А Катюха, не отпуская, заманивала в какой-то омут, в который они падали вместе, потому что слишком явно Рома чувствовал и ее беспокойное дыхание, и ее немного судорожные объятия, и ищущие, ненасытные губы, которые лишали всякой воли и всякой сдержанности, а взамен дарили совершенно чистый восторг.
— Катька!.. — Рома прижал ее к себе и уткнулся носом ей в висок, стараясь хоть немного протрезветь. В джинсах давно уже было тесно, но как раз на этом не хотелось заострять Катюхино внимание: слишком хорошо Рома помнил, чем закончилось ее первое свидание с Карпоносом.
