– Грубая, бездушная, эгоистическая свинья, – объявила Лола и повесила трубку. Виктор шепотом выругался, снова выключил телефон и вернулся к столу.
– Слушайте, Голем, – сказал он. – Что вы там делаете с моими детьми? Если вы там готовите себе смену, то я не согласен.
– Какую смену?
– Ну, какую… Вот я и спрашиваю: какую?
– Насколько мне известно, – сказал Голем, – дети очень довольны.
– Мало ли что… Я и без вас знаю, что они довольны. Но что они там делают?
– А разве они вам не говорили?
– Кто?
– Дети.
– Как они мне могли говорить, если я здесь, а они там?
– Они строят новый мир, – сказал Голем.
– А… Да, это они мне говорили. Но это же так, философия… Что вы мне опять врете, Голем? Какой может быть новый мир за колючей проволокой? Новый мир под командованием генерала Пферда!.. А если они там заразятся?
– Чем? – спросил Голем.
– Очковой болезнью, естественно!
– В шестой раз повторяю вам, что генетические болезни не заразны.
– В шестой, в шестой… – проворчал Виктор, потеряв нить. – А что это такое вообще – очковая болезнь? Что от нее болит? Или, может быть, это секрет?
– Нет, это везде опубликовано.
– Ну, расскажите, – сказал Виктор. – Только без терминов.
– Сначала – изменения кожи. Прыщи, волдыри, особенно на руках и ногах… иногда – гнойные язвы…
– Слушайте, Голем, а это вообще важно?
– Для чего?
– Для сути.
– Для сути – нет, – сказал Голем. – Я думал, вам это интересно.
– Я хочу понять суть! – сказал Виктор проникновенно.
– А сути вы не поймете, – сказал Голем, слегка повысив голос.
– Почему?
– Во-первых, потому что вы пьяны…
– Это еще не причина, – сказал Виктор.
– А во-вторых, потому что это вообще невозможно объяснить.
– Так не бывает, – заявил Виктор. – Вы просто не хотите говорить. Но я на вас не в обиде. Подписка, разглашение, военный трибунал… Павора вот забрали… Бог с вами. Я только не понимаю, почему ребенок должен строить новый мир в лепрозории. Другого места не нашлось?
– Не нашлось, – ответил Голем. – В лепрозории живут архитекторы. И подрядчики.
– С автоматами, – сказал Виктор. – Видел. Ничего не понимаю. Кто-то из вас врет. Либо вы, либо Зурзмансор.
– Конечно, Зурзмансор, – хладнокровно сказал Голем.
– А может быть, вы оба врете. А я вам обоим верю, потому что есть в вас что-то… Вы мне только скажите, Голем, чего они хотят? Только честно.
– Счастья, – сказал Голем.
– Для кого? Для себя?
– Не только.
– А за чей счет?
– Для них этот вопрос не имеет смысла, – медленно сказал Голем. – За счет травы, за счет облаков, за счет текучей воды… за счет звезд.
– Совсем как мы, – сказал Виктор.
– Ну нет, – возразил Голем. – Совсем не так.
– Почему? Мы тоже…
– Нет, потому что мы вытаптываем траву, рассеиваем облака, тормозим воду… Вы меня поняли слишком буквально, а это аналогия.
– Не понимаю, – сказал Виктор.
– Я вас предупреждал. Я сам многое не понимаю, но я догадываюсь.
– А есть кто-нибудь, кто понимает?
– Не знаю. Вряд ли. Может быть, дети… Но даже если они и понимают, то по-своему. Очень по-своему.
Виктор взял банджо и потрогал струны. Пальцы не слушались. Он положил банджо на стол.
– Голем, – сказал он. – Вот вы – коммунист. Какого черта вы делаете в лепрозории? Почему вы не на митинге? Почему не на баррикаде? Москва вас не похвалит.
– Я – архитектор, – спокойно сказал Голем.
– Какой вы архитектор, если вы ни черта не понимаете? И вообще, чего вы меня водите за нос? Мы с вами час бьемся, а что вы мне сказали? Жрете мой джин и напускаете туману. Стыдно, Голем. И врете бесперечь.
– Ну уж и бесперечь, – сказал Голем. – Хотя не без этого. Не бывает у них гнойных язв.
– Дайте сюда стакан, – сказал Виктор. – Уже напились. – Он плеснул из бутылки и выпил. – Черт вас разберет, Голем. Ну зачем вам это? Что это за игры? Если можете рассказать – рассказывайте, а если это тайна – нечего было начинать.
– Это очень просто объясняется, – благодушно сказал Голем, вытягивая ноги. – Я же пророк, вы сами меня так обзывали. А пророки все в таком положении: знают они много, и рассказать им хочется – поделиться с приятным собеседником, похвастаться для придания себе веса. А когда начинают рассказывать, появляется этакое ощущение неудобства, неловкости… Вот они и зуммерят, как Господь Бог, когда его спросили насчет камня.
– Как угодно, – сказал Виктор. – Поеду в лепрозорий и узнаю все без вас. Ну, расскажите еще что-нибудь…
Он с интересом следил, как отнимаются руки и ноги, и думал, что хорошо бы выпить еще стакан для комплекта и завалиться спать, а потом проснуться и поехать к Диане. Все получится не так уж плохо. И вообще все не так плохо. Он представил себе, как споет Диане про подводную лодку, и ему стало совсем хорошо. Он взял мокрое весло, которое лежало на корме, и оттолкнулся от берега, и лодка сразу же закачалась. Никакого дождя не было, облаков не было, был красный закат, и он поплыл прямо на закат, и весла срывались с верхушек волн. Лечь бы на дно… И он бы лег, но было неловко, потому что над ухом лениво гудел голос Голема:
– …Они очень молоды, у них все впереди, а у нас впереди – только они. Конечно, человек овладеет Вселенной, но это будет не краснощекий богатырь с мышцами, и, конечно, человек справится с самим собой, но только сначала он изменит себя… Природа не обманывает, она выполняет свои обещания, но не так, как мы думали, и зачастую не так, как нам хотелось бы…
Зурзмансор, который сидел на носу лодки, повернул голову, и стало видно, что у него нет лица, лицо он держал в руках, и лицо смотрело на Виктора – хорошее лицо, честное, но от него тошнило, а Голем все не отставал, все гудел…
– Ложитесь спать, – пробормотал Виктор, растягиваясь на дне лодки. Шпангоуты резали ему бока, и было очень неудобно, но уж очень хотелось спать. – Ложитесь спать, Голем…
Проснувшись, он обнаружил, что лежит в постели. Было темно, в окна с дробным треском хлестал дождь. Он с трудом поднял руку и потянулся к ночнику, но пальцы наткнулись на холодную гладкую стену. Странно, подумал он. А где Диана? Или это не санаторий? Он попробовал облизать губы, толстый шершавый язык не повиновался. Очень хотелось курить, но курить было нельзя ни в коем случае… Ага, собственно, мне хочется пить. «Диана!» – позвал он. Да, здесь же не санаторий. В санатории ночник справа, а здесь справа стена… Так это же мой номер! – подумал он с восторгом. Как я сюда попал? Он лежал под одеялом и был раздет до белья. Что-то я не помню, чтобы я раздевался, подумал он. Кто-то меня раздел. Хотя, может быть, я разделся сам. Если на мне ботинки, то я раздевался сам… Он потер ногой об ногу. Ага, босой. Черт, руки чешутся, волдыри какие-то, поразвели клопов в номерах. Съеду. Куда это я ехал в лодке?.. А, это Павор здесь клопов развел… Он вдруг вспомнил о Паворе и сел, но его замутило, и он опять лег на спину. Давно я так не надирался, однако… Павор… «Серебряный Трилистник»… Когда это было? Вчера? Он скривился и стал драть ногтями левую руку. Что сейчас – утро или вечер? Наверное, утро… А может быть, вечер. Голем! – вспомнил он. Мы с Големом высосали целую бутылку. И не разбавляли. А до этого полбутылки высосали с долговязым. А до этого я еще где-то сосал. Или это было вчера? Постой-ка, а сейчас – сегодня или вчера? Встать бы надо, попить, то-сё… Нет, подумал он упрямо. Я сначала разберусь.
Что-то Голем рассказывал интересное, он решил, что я пьян и ничего не понимаю, и можно поэтому говорить со мной откровенно. Впрочем, я действительно был пьян, но, помнится, все понимал. Что же я понимал?.. Он яростно потер тыльной стороной правой ладони по шерстяному одеялу. Тяжелые времена наступают… Нет, это из Павора… Ага, вот из Голема: у них все впереди, а у нас впереди – только они. И генетическая болезнь… А что же, вполне возможно. Когда-нибудь это должно произойти. Может быть, давно уже происходит. Внутри вида зарождается новый вид, а мы это называем генетической болезнью. Старый вид – для одних условий, новый вид – для других. Раньше нужны были мощные мышцы, плодовитость, морозоустойчивость, агрессивность и, так сказать, практическая сметка. Сейчас, положим, это тоже нужно, но скорее по инерции. Можно укокошить миллион с практической сметкой, и ничего существенного не произойдет. Это уж точно, много раз испробовано. Кто это сказал, что если из истории вынуть всего лишь несколько десятков… ну, пусть несколько сотен человек, то мы бы моментально оказались в каменном веке. Ну, пусть несколько тысяч… Что это за люди? Это, брат, совсем другие люди.
А вполне возможно: Ньютон, Эйнштейн, Аристотель – мутанты. Среда, конечно, была не слишком благоприятная, и вполне возможно, что масса таких мутантов погибла, не обнаружив себя, как тот мальчишка из рассказа Чапека… Они, конечно, особенные: ни практической сметки у них не было, ни нормальных человеческих потребностей… Или, может быть, это кажется? Просто духовная сторона так гипертрофирована, что все прочее незаметно. Ну, это ты зря, сказал он. Эйнштейн говорил, что лучше всего работать смотрителем маяка – это уже само по себе звучит… А вообще интересно было бы себе представить, как в наши дни рождается хомо супер. Хороший сюжет… Черт, руки зудят нестерпимо… Написать бы такую утопию в духе Орвелла или Бернарда Вольфа. Правда, трудно представить себе этого супера: огромный лысый череп, хиленькие ручки-ножки, импотент – банальщина. Но вообще-то что-то в этом роде и должно быть. Во всяком случае, смещение потребностей. Водки не надо, жратвы какой-нибудь особенной не надо, роскоши никакой, да и женщин в общем-то – так только, для спокойствия и вящей сосредоточенности. Идеальный объект для эксплуатации: отдельный ему кабинет, стол, бумагу, кучу книг… аллейку для перипатетических размышлений, а взамен он выдает идеи… Никакой утопии не получится – загребут его военные, вот и вся утопия. Сделают секретный институт, всех этих суперов туда свезут, поставят часового, вот и все…
