– Так точно, сэр, понимаю, сэр.
Открыв ящик своего стола, Смайли достал из него небольшую красную шкатулку фирмы Картье и протянул ее старику.
– Это я обнаружил в своем сейфе.
Старик, не глядя, передал коробочку жене. Она с трудом открыла ее негнущимися пальцами. Внутри лежала пара превосходных золотых запонок с крошечной английской розой, неприметно расположившейся в уголке, – чудесный образец тонкой ручной работы. Ее муж по-прежнему на них не смотрел. Возможно, ему это было не нужно; возможно, он не верил себе. Закрыв шкатулку, она расстегнула замок своей сумки и опустила ее туда. Затем она защелкнула сумку так громко, будто с шумом опустила крышку на гробнице сына. Я прослушивал пленку – ей тоже надлежит быть уничтоженной.
Старик так и не произнес ни слова. Они были слишком горды, чтобы снизойти до Смайли.
“А запонки? – спросите вы. – Где Смайли достал запонки?” На это я получил ответ не из пожелтевших папок кабинета 909, а из уст самой Энн Смайли, и это произошло случайно на одном вечере в великолепном корнуэльском замке возле Сэлташа, куда мы были приглашены в качестве гостей. Энн была здесь одна и выглядела усмиренной. Мейбл уехала на турнир по гольфу. Дело Билла Хейдона было давно позади, но Смайли все еще не мог терпеть Энн. После ужина гости разбились на группы, но Энн не отходила от меня, как если бы на моем месте был Джордж. По какому-то наитию я спросил ее, не дарила ли она когда-нибудь Джорджу пару запонок. Энн всегда выглядела привлекательной, когда оставалась одна.
– О, запонки, – сказала она, будто с трудом припоминая. – Те, что он отдал старику?
Энн подарила их Джорджу в первую годовщину супружеской жизни, рассказала она. А после ее романа с Биллом он решил найти им лучшее применение.
* * *
“Но почему, почему Джордж решился на это?” – удивлялся я.
Вначале мне показалось, что мне все ясно. То было слабое место Джорджа. Ветеран “холодной войны” обнажил свое кровоточащее сердце.
Но как это чаще всего бывало с Джорджем – можно было только догадываться…
Или это был акт отмщения Энн? Или месть своей второй неверной любви – Цирку, как раз тогда, когда Пятый этаж выставил его из дома?
Постепенно я пришел к совершенно иному выводу, которым поделюсь с вами, ибо ясно одно: сам Джордж не прольет на это свет.
Слушая старика-солдата, Смайли подумал, что наступил тот самый редкий случай, когда Служба может принести реальную пользу простым людям. На сей раз романтика шпионажа будет использована не для того, чтобы прикрыть очередной случай некомпетентности или предательства, а чтобы оставить старым супругам их мечту. На сей раз Смайли, оценивая разведывательную операцию, мог с полной уверенностью сказать, что она удалась.
Глава 11
– А некоторые допросы, – сказал Смайли, уставившись на танцующие языки пламени в камине, – вовсе не допросы, а общение раненых душ.
Он рассказывал о допросе главного шпиона Московского центра по кличке “Карла”, чей переход на нашу сторону он обеспечил. Но я-то знал, что речь шла лишь о бедняге Фревине, о котором, насколько мне известно, он и не слышал.
Письмо, в котором говорилось, что Фревин – русский шпион, попало на мой стол в понедельник вечером, а отправлено было почтой первого класса из Лондонского юго-западного района в пятницу, распечатано центральной регистратурой в понедельник утром и помечено дежурным помощником регистратора: “для сведения РСО”, каковое сокращение означало “Руководитель следственного отдела”, то есть предназначалось мне, хотя, по мнению некоторых, это название, заменив часть букв, следовало расшифровывать иначе: “Спите спокойно в Следственном отделе”. Зеленый фургон Главного управления разгрузил скромную почту на Нортамберлендском авеню в пять часов вечера, а в Отделе подобные поздние вторжения обычно игнорировались до следующего утра. Но я стремился изменить все это, и, поскольку мне все равно делать было нечего, я тут же вскрыл пакет.
К письму были приколоты два розовых розыскных бланка с карандашными пометками на каждом. Инструкции Главного управления, адресованные Отделу, всегда носили оттенок интеллектуального превосходства. Одна из них гласила:
“ФРЕВИН С. предположительно является тем же лицом, что и ФРЕВИН Сирил Артур, шифровальщик министерства иностранных дел”.
Далее следовали положительная характеристика Фревина и номер белого досье, являвшийся неуклюжим способом сообщить, что он ни в чем не замешан. Во второй записке говорилось: “МОДРИЯН С. предположительно идентичен МОДРИЯНУ Сергею”, затем следовал перечень других данных, которые меня не интересовали. За пять лет, проведенных в Русском Доме, я привык, как и все остальные, называть его просто Сергеем. Старина Сергей, хитрый армянин, руководитель чрезмерно разбухшей резидентуры Московского центра в Советском посольстве в Лондоне.
Если я и подумывал отложить чтение письма до завтра, то упоминание имени Сергея развеяло мои сомнения. Письмо могло оказаться полной чушью, но я играл на своем поле.
Директору,
Отдел Безопасности,
Министерство иностранных дел,
Даунинг-стрит, ЮЗ
Уважаемый сэр, настоящим довожу до вашего сведения, что С.Фревин, шифровальщик министерства иностранных дел с постоянным и регулярным доступом к совершенно секретным и сверхсекретным документам, в течение последних четырех лет поддерживал тайную связь с С.Модрияном, первым секретарем Советского посольства в Лондоне, о чем он не сообщал во время годовых проверок благонадежности. Передавались секретные материалы. Нынешнее местонахождение Модрияна неизвестно, поскольку недавно он был отозван в Советский Союз. Упомянутый Фревин по-прежнему проживает в Честнатс, Бивор-Драйв, в Саттоне, где Модриян побывал по меньшей мере один раз. С.Фревин ведет сейчас весьма уединенный образ жизни.
Искренне Ваш
А.Пэтриот
Написано электронным способом. Бумага А4, без водяных знаков. Имеется дата, соблюдена пунктуация, хорошее правописание, аккуратно сложено. И никакого адреса отправителя. Как обычно.
Поскольку в тот вечер у меня не было других дел, я выпил два виски в “Шерлоке Холмсе” и побрел за угол в Главное управление, где отметился в читальном зале регистратуры и получил досье. На следующее утро в десять я занял место в приемной Барра, предварительно четко продиктовав свою фамилию его шикарной личной секретарше, которая, кажется, никогда обо мне не слышала. Впереди меня в очереди находился Брок из Московской резидентуры. Пока его не вызвали, мы были поглощены обсуждением крикета и ухитрились ни разу не вспомнить, что он работал под моим началом в Русском Доме, причем в последний период по делу Блейра. Через пару минут появился Питер Гиллам, прижимавший к себе несколько папок и выглядевший как с похмелья. Он недавно стал начальником секретариата Барра.
– Вы не будете возражать, если я протиснусь перед вами, а, старина? Он срочно меня вызвал. Черт бы его взял, хочет, чтобы я и во сне на него работал. Вы по какому делу?
– Проказа, – ответил я.
Нет в мире места, кроме Службы – за исключением, пожалуй, Москвы, – где за ночь можно стать никем. В катаклизмах, которые последовали за дезертирством Барли Блейра, даже такой шустрый предшественник Барра, как Клайв, не смог удержаться на скользкой палубе Пятого этажа. Последний раз о нем слышали, когда он направлялся занять целебный пост руководителя резидентуры в Гайане. Только наш юрисконсульт Гарри Палфри, как обычно, перенес все передряги, и, когда я вошел в сверкающий кабинет Барра, Палфри выскальзывал украдкой через другую дверь, хотя и недостаточно проворно, и потому наградил меня восторженной улыбкой. Для пущей важности он недавно отрастил себе усы.
– Нед! Потрясающе! Мы должны наконец пообедать вместе, – выдохнул он возбужденным шепотом и исчез ниже ватерлинии.
Как и его кабинет, Барр выглядел совершенно современным мужчиной. Откуда он взялся, было для меня загадкой; впрочем, я здорово отстал от событий. Одни говорили, что он из рекламы, другие – из Сити, а кто-то – что он из судебных инстанций. Какой-то остряк из почтовой службы Отдела сказал, что он появился из ниоткуда: что он таким и родился – с запахом крема после бритья и власти, в своей темно-синей официальной паре и лакированных туфлях с пряжками по бокам. Это был крупный мужчина с плавными движениями и до абсурда молодой. Пожимая его мягкую руку, вам тут же хотелось разжать свою, чтобы ненароком не причинить ему боль. Перед ним на солидном письменном столе лежало дело Фревина с приколотой к его обложке моей запиской, которую я набросал прошлой ночью.
– Откуда пришло это письмо? – даже не дав мне сесть, требовательно спросил он с акцентом северянина.
– Не знаю. Оно достоверное. Тот, кто его написал, хорошо подготовился.
