— Так ты счастлива со мной?
— Да, конечно…
Жена, казалось, некоторое время добросовестно размышляла:
— Да, я счастлива и могу сказать это совершенно уверенно. Ты дал мне все, чего я желала: семью, детей, спокойную, размеренную жизнь. Ты рад, что я с тобой счастлива? — И, протянув руку, жена ласково погладила его затылок.
Гвидо ответил:
— Да, я рад.
Машина свернула с Новой Аппиевой дороги на Озерную и шла теперь среди зеленеющих полей, на которых тут и там подрагивали белые и розовые облачка цветущих фруктовых деревьев. Потом промелькнула желтая мимоза возле синего дома, потом несколько смоковниц, густо усыпанных винно-красными цветами. Гвидо сказал:
— Я не в плохом настроении. Просто я задумался о том, что произошло сегодня утром.
— А что такое?
Гвидо рассказал ей о пластинке и внезапно отказавшем проигрывателе и добавил:
— Пластинка теперь испорчена. Но я все-таки никак не могу понять, почему он не сработал.
Жена шутливо заметила:
— Видно, иногда и машинам надоедает быть машинами, и им хочется это показать.
— Ну что ж, может, и так.
Мальчик, который все это время стоял коленями на сиденье, внезапно спросил у матери, будут ли они сегодня есть землянику. Мать объяснила, что в это время года земляники не бывает, потому что земляника — это плод, а весна — сезон цветов, в чем он может убедиться, взглянув на окрестные поля. Некоторое время Гвидо слушал рассуждения жены, а затем сделал последнюю слабую попытку вспомнить, что же он забыл сегодня утром, — но снова безрезультатно. Может быть, на завтра, на понедельник, он назначил какое-нибудь деловое свидание? Если это так, то завтра же на работе он проверит это по записной книжке.
Они подъехали к дороге, огибающей озеро Альбано. Озера еще не было видно, оно скрывалось за густыми садами бесчисленных вилл. Но вот на повороте оно постепенно начало показываться: сначала обрывистые спуски, покрытые густым и темным зеленым ковром, потом ниже, в глубокой воронке, открылось и само озеро, неподвижное и темное, в котором отражались высокие берега и подернутое облаками небо. Гвидо бросил на озеро беглый взгляд и снова почувствовал, что за всем этим скрывается какой-то тайный смысл. Дорога шла в гору, и он перевел скорость с четвертой на третью. На самом верху, на фоне неба, виднелась балюстрада, за которой угадывалась пропасть в несколько сот метров.
И неожиданно Гвидо испытал такое чувство, какое испытывает человек, когда выходит из подземелья на простор и вместо спертого, тяжелого воздуха вдыхает свежий и чистый. И вместе с этим чувством к нему пришла четкая и ясная мысль: бросить машину на полной скорости в пустоту, которая чувствовалась за верхней точкой подъема, и рухнуть в озеро вместе с женой и детьми. Сделав прыжок в двести-триста метров, машина упадет прямо в озеро. Смерть будет мгновенной. Гвидо спросил себя, продиктовано ли это желание ненавистью к семье, и почувствовал, что это не так. Больше того, ему казалось, что никогда еще он так не любил жену и детей, как в эту минуту, когда хотел их убить. И потом, было ли это осознанное желание или просто искушение? Пожалуй, искушение, но почти непреодолимое искушение. В нем была какая-то цепкая, давящая, грустная сладость. Такое чувство иногда рождается состраданием, которое не хочет оставаться пассивным.
Машина резко свернула вправо и, коснувшись обочины дороги, стала быстро подниматься к балюстраде. Но, преодолев самую высокую точку подъема, Гвидо вдруг оказался перед лугом, который он не предвидел в своих расчетах. Обрыв остался позади, и момент был упущен: упасть в пропасть — в этом не было бы ничего удивительного, но вернуться назад для того, чтобы упасть, — это уже походило бы на преступление. Гвидо остановил машину, поставил ее на ручной тормоз и замер. Он не испытывал никаких особенных чувств, ему только казалось, что из чистого свежего воздуха он опять попал в душный и плотный.
— Молодец, — сказала жена, выходя из машины. — Ты хорошо сделал, что остановился. Пойдемте взглянем на озеро.
Когда все четверо подошли к балюстраде и, держась за руки, чтобы не упасть, свесились над пропастью, Гвидо внезапно вспомнил, что он забыл: на это воскресенье приходилась годовщина их свадьбы. Накануне, уложив в постель детей, они с женой говорили об этом, а прогулка была задумана именно для того, чтобы отметить это событие.
Счет
Перевод Я. Лесюка
Сразу же после приезда Клаудио, оставив чемодан в гостинице, отправился на прогулку. Он никогда не бывал на этом острове, никого здесь не знал, и, быть может, поэтому печать самодовольства, лежавшая на лицах гуляющих, вызывала в нем чувство, близкое к смятению. Почти все шли парами — и молодые люди, и пожилые, и старики; мужчины без женщин — как он — попадались редко, а женщины без мужчин и вовсе не встречались. И Клаудио увидел в этом как бы укор: он был один, его последний роман закончился уже года два назад. Зачем он приехал на этот остров? Ему казалось, будто проходящие мимо парочки говорят: "Мы-то гуляем вдвоем, а ты один; мы знаем, куда идем, а ты нет; у нас есть цель в жизни, а у тебя никакой". Смятение, охватившее Клаудио, росло. Чтобы немного приободриться, он зашел в бар и заказал чашку кофе, хотя пить ему не хотелось.
И здесь была парочка! Он — худощавый, светловолосый, с продолговатым лицом и ясным холодным взглядом, она — черноволосая и, как показалось Клаудио, очень привлекательная. Молодой человек, поставив ногу на латунную перекладину стойки, слегка наклонился вперед и болтал со своей подружкой, подбрасывая на ладони ключи или какую-то другую металлическую вещицу. Выпив кофе, Клаудио направился к кассе, чтобы расплатиться. И тут он услышал, как что-то звякнуло об пол; Клаудио подумал, что у него из кармана выпала монета, наклонился и протянул руку: действительно, в двух шагах лежала серебряная монета в пятьсот лир. Но тут раздался спокойный голос светловолосого юноши: "Очень сожалею, но эта монета моя", — и Клаудио с запозданием понял, что допустил оплошность. Густо покраснев, он поспешно вышел из бара и быстрым шагом пошел по направлению к аллее олеандров, о которой в путеводителе было сказано, что это — одно из самых красивых мест на острове.
Там никого не было; аллея эта, всегда тенистая благодаря высоким деревьям с густой кроной, извилистой лентой окаймляла побережье; с одной стороны она примыкала к крутому склону, поросшему плотной стеною сосен, сквозь которые время от времени проглядывала лазурная и блестящая морская гладь, а с другой стороны тянулась вдоль непрерывной вереницы садов и вилл; в тот час никто не гулял по красным плитам под олеандрами, усеянными белыми и розовыми цветами, которые и дали название аллее. И Клаудио почувствовал, что к нему возвращается уверенность. Дойдя до поворота, он увидел вдалеке двухэтажную белую виллу с зелеными ставнями. Ее небольшой портик в неоклассическом стиле был украшен колоннами с каннелюрами; Клаудио подумал, что дом этот, должно быть, уже старый, судя по его архитектуре, по огромной цветущей глицинии, закрывавшей почти весь фасад, а также по тому, что штукатурка растрескалась и покрылась пятнами. Не успел он миновать виллу, как услышал голос, настойчиво повторявший: "Синьор Лоренцо, синьор Лоренцо!" И хотя это было не его имя, Клаудио понял, что обращаются к нему; он окончательно убедился в этом, заметив, что сквозь решетчатую калитку просунулась чья-то рука и делает ему знаки. Он подошел ближе и увидел за оградой тучную старую даму с красным одутловатым лицом, поросшим каким-то пухом, и с выцветшими голубыми глазами. Клаудио перевел взгляд: дама придерживала за ошейник великолепного датского дога в розовых и серых пятнах. Пес повизгивал и скулил, видимо, от удовольствия. Она сказала:
— Как поживаете, синьор Лоренцо? Видите, Тигр вас тоже узнал… А ведь он был еще щенком, когда вы здесь жили… Войдите хоть на минуту… Я так рада вас снова видеть.
Клаудио уже собирался вывести женщину из заблуждения, но тут им внезапно овладел какой-то азарт, жажда приключений: он был здесь один, никого не знал; а ну как благодаря этой ошибке он обретет приятную компанию? Старая дама между тем повернулась к нему спиной и тяжелой поступью усталого человека пошла вперед; они миновали портик, пересекли веранду, заставленную плетеными стульями и креслами, и наконец очутились в полутемной гостиной. Здесь стояли жесткий диван и два кресла с расшитыми спинками, на стене висели олеографии — морские пейзажи и букеты цветов. Прозрачные абажуры были усеяны бусинками, и повсюду — на этажерках, столиках и шкафчиках — виднелись вазы, пепельницы, табакерки, фотографии в рамках и всякие безделушки. Дама тяжело опустилась в кресло, дог растянулся на полу возле нее. Слегка задыхаясь, она сказала:
— Здесь все осталось так, как было до вашего отъезда… О, в моем доме уже много лет ничего не меняется… Но ведь и вы тоже нисколько не изменились. Правда?
