– Я ничего не чувствую, ни малейшей разницы…
– Этому учатся не один месяц.
– Всё равно – жутко.
– Да. Но иначе никак.
– Ты ешь. Ты же голодный.
– Сразу много нельзя. Осовею.
И потянулся к нарезанной крупными ломтями салями. Хлеба в ночном киоске не было, поэтому колбасу заедали кукурузными хлопьями и запивали пивом.
Никто из них не заметил, как Железан исчез.
За щелями окон понемногу светало. Наконец Алексей сказал: "Пора", – и встал. Сегодня им предстоял трудный день. Ещё один трудный день.
Мелиора. Ирин
К рассвету порт был захвачен весь – с частью припортовых кварталов, где находились многочисленные кабаки, получасовые и часовые дешёвые гостиницы, весёлые дома и лавки, торгующие всем на свете. Босяков, которые поджогами и погромами так много сделали для успеха вторжения и теперь пытались продолжить грабежи, саптахи вырубили беспощадно. Как и всех остальных, кто пытался выглянуть из дому. Но сами они в дома не врывались, растекаясь по улицами, крышам, занимая узкие места на направлениях, по которым, как они считали, в порт будут пробиваться славы. Гребцы с гаян, отпущенные на берег, даже занялись тушением пожаров…
Если взглянуть на гавань Ирина с большой высоты, то она напомнит собой греческую букву "d", увеличенную во много миллионов раз – до шести верст в самом широком месте. Округлое тело бухты, две трети длины побережья которой удобны для устройства причалов, соединяется с морем узким извилистым проходом. Сейчас по этому проходу медленно плыли непрерывной вереницей десятки дромонов и хеланд, сидящих в воде низко, почти по самые вёсельные порты. Паруса на наклонных мачтах были свёрнуты. Чёрные корабли входили в бухту и, подчиняясь флажкам, поднимаемым на огромном красном дромоне, расходились веером ко всем причалам.
В бухте на якорях, бочках, у пирсов и причалов стояли около трёхсот рыбацких и торговых судов, в основном маленьких – но были и левиатоны, принадлежащие семейству Паригориев, с их вензелями на кормах и неспускаемыми штандартами на мачтах. На одном из них, по имени "Орлина", стоящем близко к центру бухты, капитан Ярослав Чайко зажёг свечу и молился. Он знал, что это время когда-то придёт, и знал, что придёт оно скоро – но сейчас ему хотелось хоть ненадолго его отсрочить…
Ярославу было двадцать восемь лет. Он знал, что его чахоточная жена не проживёт долго и двое мальчиков останутся сиротами, если им не помогут. Феодорит, один из клевретов генарха Вандо, пообещал позаботиться о них…
Но чего стоят такие обещания, если гибнет самая земля?
Плача и сам не замечая, что плачет, Ярослав взял свечу и стал спускаться в трюм. Сорок ступенек крутого трапа…
Переборки между трюмами были выпилены, и судно просматривалось насквозь всё: от кормы до носа. Огромное количество всяческого железа, уже тронутого ржавчиной, было собрано здесь: от витков стружки и сбитых подков до литых оград и крановых балок. Поверх всей этой горы настелены были деревянные мостки. Надо было пройти по ним и поджечь уже приготовленные запалы из смеси железных опилок и селитры.
Ярослав зажёг от свечи длинный факел и задул свечу. Прошёл до носа, насчитав сто восемьдесят шесть некрупных осторожных шагов. Повернул обратно.
Запалы установлены были на дне глубоких ям на равном удалении от шпангоутов – так, чтобы шпангоуты перегорели тогда, когда пламя охватит уже весь металл. Тогда под тяжестью этих тысяч пудов дно проломится…
Он пошёл очень быстро, склоняясь над очередной ямой, тыча огнём в бочонок, замирая на миг, чтобы – наверняка… и дальше, дальше, дальше. За спиной тут же заревело. Оглядываться некогда, некогда…
Воздух уже исчез, сожранный огнём.
Ярослав знал, что и без воздуха может продержаться две минуты. Этого хватит…
Трубы трубили.
Он немного не рассчитал силы и упал у предпоследней ямы. Даже не почувствовав этого. Ему казалось, что он карабкается по трапу, распахивает крышку люка…
В носу настил палубы прогорел. Давлением воздуха ослабевшие доски вдавило внутрь, и кислород ворвался в жарко тлеющие недра левиатона.
Первый взрыв был страшен. На месте огромного судна вдруг образовалось стремительно растущее огненное облако. Близстоящие корабли охватило пламя. Куски каркаса взлетели высоко вверх и начали свой медленный полёт к земле. Днище судна, нагруженное пылающим железом, сразу оказалось в глубине, на дне воронки – и стены возмущённой воды сомкнулись над ним буквально сразу…
С полминуты ничего нового не происходило. Просто в гигантском паровом пузыре, прижатом ко дну и не успевающем всплыть из-за того, что водяная гора на месте воронки теперь начала опадать, пар под действием температуры в две с половиной тысячи градусов стремительно разлагался на водород и кислород, которые тут же стремились соединиться…
Второй взрыв был стократ страшнее предыдущего. Корабли, загоревшиеся после первого, теперь превратились в метательные снаряды, крушащие на своём пути всё и вся. Волна перехлестнула даже высокие стены старого форта, забросив внутрь его несколько гаян. Да что там форт! Почти целые гаяны находили потом в трёх верстах от берега, в дубовой роще. Куски же кораблей разлетались и на шесть, и на восемь вёрст…
Больше всех повезло тем, кто был в этот день далеко от Ирина. Страшно горячий пар ударил по улицам, и далеко не все из попавших под него дожили до следующего дня. Они долго потом бестолково ходили, оглушённые, сваренные, полуслепые, в клочьях сползающей кожи, падали – и редко вставали вновь. С неба валились куски дерева и камни, множество камней, вырванных из дна. Падали и люди – или то, что уцелело от них…
Эх, если бы у Протасия оставались ещё силы!.. Если бы хоть тысяча свежих бойцов, хоть пятьсот были у Протасия – Ирин не был бы отдан. Но у Протасия не было ни одного свежего бойца: азахи, взяв оговоренную добычу, ушли, а славов, отроков и солдат на тот день оставалось на ногах двести семьдесят два, считая и самого командира…
Он не повёл их на бессмысленную смерть.
Уцелевшие жители в ужасе бежали из города, часто в одном белье, и видели славов, охранявших мосты, измождённых и чёрных, или разъезжающих поодаль от дорог. Потом, когда поток горожан иссяк, они тоже ушли на юг, схватываясь по дороге с разъездчиками конкордийцев. И только после этого северная группа десанта, не попавшая ни под один удар, осторожно вошла в город и порт. Зрелище им предстало чудовищное…
Кузня
Переход прошёл легко – Саня помнила (помнила, помнила!) чудовищные вспышки первых переходов, когда голова надолго превращалась в гудящий котёл, а глаз дёргал, как больной зуб. А сейчас – проскользнув меж двух старых домов, они выкатились на такую же примерно улочку, как та, с которой свернули… и остановились. Глаз отреагировал на это слабой желтоватой вспышкой – и даже не вспышкой, а всплеском, накатом жёлтого и медленным его отливом…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
