Но это не значит, что в этом же крепком духом и телом человеке не может жить простой влюбленный пацан. Поэтому стоило ей только намекнуть на взаимность, я разом все щиты сложил, избрав путь быть максимально открытым.
«Я тебя тоже…»
И понеслась.
Любовь в каждом моем взгляде, в каждом слове, в каждом действии.
Оторвавшись от пышущих жаром розовых губ Ю, с не меньшим кайфом просто прикладываюсь лбом к ее переносице.
– Ты меня лова-лова? – хриплю, придерживая за талию и заставляя словно в танце раскачиваться.
Выдаем глаза в глаза все. Но я хочу слышать, как она говорит, задыхаясь.
– Угу.
– Что? – смеюсь, упиваясь искренним смущением своей девочки. – Скажи. Лова-лова, м?
Втягивая с перебоями воздух, Юния так же выразительно прочищает горло.
– Лова-лова, – шелестит приглушенно.
Оставляю на ее губах еще один благодарный поцелуй, беру за руку и вывожу из спортзала.
– Хочешь со мной в душ? – задвигаю якобы на приколе.
Скашивая взгляд, вижу, как Ю спотыкается. Ржу, а она закашливается.
Слюна не в то горло ушла?
– Ян… Ты…
Слов моя Бесуния не находит.
– А что такого? Почему бы не спросить? Все сложное просто, Ю, – говорю же, соблюдаю полную откровенность. – Я буду спрашивать, ты раз откажешь, два откажешь… Через неделю тебя этот вопрос перестанет шокировать, а через две – ты согласишься.
– Ян…
– Дыши, – напоминаю заботливо, когда останавливаемся у двери, которая ведет в женскую раздевалку. Глядя Ю в глаза, продолжаю так же четко и уверенно, хотя, честно, нахлобучивает меня в этот миг нехило: – Я восхищен твоим целомудрием. Обещаю тебе быть смиренным и терпеливым. Но с верой в сердце, что настанет день, когда ты выберешь меня как мужчину, чтобы познать все виды любви.
Это, вероятно, самый откровенный текст, который я когда-либо толкал. Переполненный смущением, едва сдерживаюсь, чтобы не выдохнуть после этой речи, как после штанги, вес которой ты, натянув все жилы, с трудом выжал. По раздувшимся в припадке масштабного напряжения мышцам летит дрожь. Но я стою, как будто не бомбит – нерушимо. Не сгибаюсь – грудь на полный разворот плеч. Не закрываюсь – взгляд прямо в блестящие глаза Ю.
Ее лицо горит, а дыхание срывается. Она часто моргает. Но ничего не отвечает.
Я нахожу в своей голове любимый альбом: «Поцелуи с Ю». Разворошенные кадры, конечно же, бьют в голову как самое крепкое бухло и люто рубят мне по нервам. Но суть не в том. Разворачиваю этот лагерь, чтобы напомнить себе, как Ю возбуждается, и заверить себя, что все у нас будет.
Она боится и стесняется, но она уже этого желает.
Я же видел, как Ю терлась об меня, как отчаянно сжимала бедра, и как при этом дрожала. Ее так сильно накрывало, что мне, блядь, больно было. Особенно, когда уловил запах ее возбуждения. Сам не знаю, как не опрокинул ее в ту же секунду.
Потрогать хотел, чтобы облегчить хотя бы муки Ю. Но она испугалась. И дреманула от меня в лес. Это, естественно, приглушило все порывы. Задвинул свою похоть под санкции. И дальше… Тренировать терпение.
Только бы не докатиться до откатов или каких-то бездушных автоматов.
Охота раскрывать Ю. Пускай медленно, черепашьим, мать вашу, ходом, но продвигаться вперед.
– Ладно. Иди, – говорю как могу мягко, хотя голос под весом эмоций хрипит и рвется давить. – Встретимся здесь же минут через пятнадцать, ок?
– Угу, – мычит Ю и сбегает.
Как ни странно, после того, как преодолеваю порыв войти следом за ней, чувствую, как тело постепенно расслабляется. В душе остатки пожара тушу. Передергиваю, конечно же. Культ есть культ. Я если чему-то предан, то предан до конца.
Хах.
А если серьезно, пугает меня то, что на самоудовлетворение все меньше времени уходит. Как бы не докатиться до состояния какого-то ебучего скорострела.
Но что поделать, если я, мать вашу, постоянно на пределе?
У меня никогда не возникало проблем во время траха. Однако именно сейчас я вспоминаю одну из лекций сексуального воспитания от отца. Он как-то так заметил тогда, что если девушка сильно нравится, откатать программу на сотку в первый раз практически нереально. Типа если не получится, это нормально. Не терять веру в себя и не стесняться. Мол, может быть с каждым.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Хах.
На хуй я это вспомнил?
Сейчас вот реально страшно становится.
Господи, дай мне силы… Дай мне силы, Господи!
Выдохнув, заставляю себя покинуть душевую. Одеваюсь, собираю шмот, выхожу в коридор и еще минут пять жду Ю.
Сердце почти успевает успокоиться, но я все равно первое время помалкиваю.
– Уладила с семьей? Все норм? Можем кататься? – спрашиваю, пока пролетаем родной проспект.
Даю себе добро задержать взгляд, даже когда вижу, как Ю краснеет.
– Да, все в порядке. Можем.
– Отлично.
Скольжу ладонью по ее колену, словно только сейчас получил на это разрешение. Замирая, не наглею. Она и так дрожит, пока поглаживаю большим пальцем.
– Можно я у тебя кое-что спрошу? О твоем отце?
Удивлен, но не показываю. Откровенность же, обещал себе.
– Спрашивай.
Хорошо, что нужно следить за дорогой.
– Дело возобновили?
– Пока нет. Только подали ходатайство в суд.
– Я… – шепчет Ю взволнованно. – Ян, я гуглила информацию. Прости.
Убирая руку с ее ноги, сжимаю руль сильнее, чем хотел бы. Моргая, не отрываю взгляда от мокрой дорожной полосы. Планомерно перевожу дыхание.
– Ну гуглила и гуглила, зай. Тебе не за что извиняться, – заключаю искренне.
– Просто… Мне теперь страшно, Ян. За тебя. Дело об убийстве. Это очень серьезно. А ты сам ищешь каких-то свидетелей, доказательства... Если твоего отца подставили… За этим наверняка ужасные люди стоят. Как ты не боишься?
Единственное, что я осознаю сейчас – несмотря на всю ту хероту, что ей навязывали люди, на мнение которых она полагается, как на истину, Юния допускает вероятность, что мой отец может быть невиновен.
Это уже надежда.
– Я сражаюсь за правду, Ю. За свою семью. За своих близких. У меня нет права бояться.
Она выдает какой-то судорожный вздох и вдруг сама находит мою кисть, чтобы сжать ее обеими руками.
– Все, кто считают тебя плохим, глупцы! – чеканит Юния в порыве.
Качнув головой, заставляю себя засмеяться, прежде чем посмотреть на нее.
– На самом деле, моя маленькая Ю… Внутри каждого человека есть темнота. В ней свои демоны, – поделившись этим, вынужден вернуть внимание на дорогу. Но тему не сворачиваю. Вытаскиваю из своей души то, что обычно прячу от всех. – Добро или зло – это всегда выбор. Сознательный. Я не без греха. Отнюдь. Есть чернота и в мыслях, и в действиях. Но в масштабе стараюсь беречь все то светлое, что в меня вложили родители. Отец больше всех, – беру паузу, только чтобы сглотнуть подступивший к горлу ком. – Знаешь лучше других, я был пиздец каким трудным ребенком. Но мой отец… Мой папа, – позволяю себе смягчить тон до тех интимных нот, которые раньше допускал лишь внутри семьи. – Он проявлял такое терпение в моем воспитании, которым чисто по-человечески невозможно не восхититься. В ретроспективе, конечно. Раньше я, упертый баран, не понимал. А сейчас считаю, что именно это послужило железобетонным фундаментом. Тем, что не дало мне провалиться. Тем, от чего я смог оттолкнуться. Это база, понимаешь? Возможность не потерять себя. Стать сильнее. Стать мудрее. Стать достойным человеком, Ю, – открывая самое сокровенное, вновь смотрю на ту, которую хочу видеть рядом с собой. – От меня зависят все сейчас. Разве я могу их подвести? – риторика, конечно. Сомнений не оставляю. – Папа десантник. И хоть я сам пока ни в каких войсках не служил, от отца часто слышал одну фразу, которая буквально врезалась в память. Десантник бежит сначала сколько может, а затем – сколько нужно. Понимаешь смысл? Вот я и бегу, Ю. Вот я и бегу… Два с половиной года бегу.
Так получается, что говорить заканчиваю, когда глушу мотор. И моя Ю, едва это слышит, издает какой-то странный всхлипывающий звук и бросается ко мне. Обнимает, сдавливая грудь не столько физически, сколько… Да я дышать не могу, так накрывает. Не раздувается диафрагма. Не поднимается клетка, в которую дробно долбит сейчас мое сердце. Не наполняются скрученные в тряпку легкие.
