Эта семья, со своими отношениями, традициями, стала Муниной семьей: он жил вместе с ними, на одной квартире с сестрой и матерью жены, летом они вместе отправлялись то в Антоновку, где обычно проводила лето средняя сестра Евгения Яковлевна, то на финский курорт. Вместе с Лидией Яковлевной он получил целый мир, одновременно притягательный и чужой.
Лидия Яковлевна была последышем в многодетной дружной семье Брюсовых. Старшие сестры: Надежда Яковлевна и Евгения Яковлевна — натуры деятельные, творческие, одаренные музыкально (Евгения Яковлевна — не только преподавательница музыки, но и пианистка; по инициативе Надежды Яковлевны дома была создана частная школа, в которой преподавание велось по ее методике, принимала участие она и в создании Народной консерватории).
Они поддерживали брата, когда поиски его вызывали насмешки и улюлюканье, как могли, помогали ему. Надежда Яковлевна под псевдонимом «Сунанда» печаталась в журнале «Весы». Много лет спустя Валерий Брюсов в ее статьях находил свои приемы, свою стилистику:
Читал статью Нади о Скрябине. Узнаю свою старую манеру так поворачивать фразу, чтобы сразу никак нельзя было угадать, дополнение это или подлежащее. Кстати, это — полезно: заставляет вчитываться… желающих или вовсе не читать — других» (1 мая 1915)[225].
Н. Я. Брюсова выпустила сборник стихов «Единая радость» (М., 1908) под инициалами Н. Б.
Но главное, старшее поколение было объединено творческими поисками, духовным родством, что поддерживало со временем ослабевающие родственные связи. 27 сентября 1911 года Надежда Яковлевна писала Иоанне Матвеевне Брюсовой:
В те давние времена было нечто, и очень большое, что было общим мне и вам. И это не было создано ни Достоевским, которого мы тогда читали, ни Добролюбовым, ни Валей, — это было наше собственное, наше общее — и Валя, и Добролюбов, и мы — были частью его, мы, может быть, гораздо меньше, чем они, но это было все равно (по моей аксиоме — часть всегда равна целому)[226].
Когда росла Лидия Яковлевна, общности этой больше не существовало, росла она чужой тому, чему посвятили жизнь старшие, обделенная близостью брата, ставшего известным литератором, и вероятно, в обиде на свое сиротство. 26 июня 1905 года она отправила В. Я. Брюсову на Иматру открытку:
Мне было бы легче придумать письмо чужому человеку, чем тебе. Не нахожу ни одного слова, кроме твоего же, коротенького: «привет». Лида[227].
На обороте — фотография Лидии Яковлевны: в черном костюме с белыми манжетами и воротничком, в белой шляпе. Она тогда училась в гимназии Ржевской.
Нилендер, который готовил Л. Я. Брюсову к поступлению на Высшие женские курсы летом 1907 года, писал Б. А. Садовскому:
Девица весьма способная. Хотела бы поступить на классическое отделение. Таруса в 10 верстах. Ох, не любит она Вал<ерия> Як<овлевича>. Массу про него рассказывала[228].
(Надо сказать, Муни не простил ему болтливости, и очень нелестно отозвался о Нилендере в записной книжке: «Он хорошо знал греческий и был низкий сплетник».)
Молчаливая, строгая, естественная, без тени кокетства — эти качества должны были привлечь Муни, — Лида была младшей сестрой друга, росла на его глазах. Они часто виделись и в Москве, и летом, в деревне, в Антоновке, куда Муни приезжал навестить Александра Брюсова. В юности Лидия Яковлевна чувствовала себя в семье посторонней. Не сблизилась она и с друзьями Муни, хотя московский литературный кружок жил тесно, весело; расступался, впуская жен и подруг; внутри кружка то и дело возникали перекрестные романы, дружбы, влюбленности. «Лидии Яковлевны я не понимал. Она была какая-то тяжелая, молчаливая, — вспоминал К. Г. Локс, — дружил я с Надеждой Яковлевной»[229].
Эстетику, Литературно-художественный кружок Лидия Яковлевна не жаловала. Занималась рукоделием, разделяла увлечение Муни аквариумами, рыбной ловлей. Иоанна Матвеевна сообщала Надежде Яковлевне в Каргополь:
Вчера днем были у меня Лида и Муня, я была им рада. У меня с Лидой маленькое вышивальное дело. Они оба увлекаются рыбами. Муня — Вы, Лида — Вы. Просто смешно их слушать. Но у них это мило выходит (27 октября 1911 г.)[230].
Несмотря на антипатию к Муни («все-таки он неприятный»), Иоанна Матвеевна понимала, что должна рассказывать Надежде Яковлевне о Лидии, ее жизни, так как та взяла на себя роль матери, духовной наставницы младшей сестры и долго пыталась приобщить ее к тому, что ей самой было близко.
Рано определившись в профессиональном отношении, Надежда Яковлевна не прекращала духовных поисков, поисков своего пути всю жизнь: в юности ее поразил Добролюбов, его потребность создать новые человеческие сообщества на началах любви и добра. Летом 1907 года, взяв с собой Лидию Яковлевну, она отправилась к добролюбовцам, объехав поселения их в Ростани, Богдановке, Белозерске. В письмах к Иоанне Матвеевне она рассказывала, как они живут, встречая всех словом «мир», поют на собственные напевы стихи Добролюбова.
Из писем этих видно, насколько чужда была эта среда Лидии, как она сопротивлялась ей. «А Лида так затосковала, заболевши, что захотела непременно скорее ехать в Самару, хотела даже ехать в Москву. Но только все же затосковала не от Добролюбова и не от тех людей, что там…»[231], — виновато писала Надежда Яковлевна. А в другом письме сообщала: «Лида совсем ничего, приспособилась быть там, даже с Добролюбовым много раз беседовала».
Но и Надежде Яковлевне поездка открыла многое, она окончательно поняла, что не может следовать за Добролюбовым и должна искать свой путь:
В Добролюбове и там, как и в Москве, мне виделась какая-то остановка, какой-то предел; он так хочет полного, окончательного знания во всем, что взамен этого ставит ему предел. Самый лучший Добролюбов, без такого предела, был тогда, давно. А в тех людях этого нет совсем, и тем ярче это видно в Добролюбове. И потом в самом деле в них есть в самом деле очень большая любовь, так что с ними легко вполне, до конца. (22 июня 1907 г.)
Она попыталась сформулировать, что же потерял Добролюбов на пути религиозного возрождения и построения новой «церкви»:
Я же думаю, — что человек должен не закрываться от мира — пусть и греховного — ниоткуда, ни с какой стороны, стоять беззащитным перед всем, что идет вокруг него в мире, все видеть, никогда не закрывать глаз. (26 сентября 1911)
Бессмысленным считала она прятаться на земле от земного. Утверждение решительное, в устах интеллигентной консерваторской барышни! Этот предел, мне кажется, ощутила она в символизме и символистах, с которыми была близка: отстраненность, герметичность. Она решилась на поступок неожиданный, неординарный: уехала из Москвы на два года в маленький, провинциальный, Богом забытый Каргополь, из прежней своей жизни взяв только рояль, да и тот пришлось ждать почти полгода, пока не стали реки, не лег снег: рояль везли по реке на санях.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
