Дома он отдал Китти кофе и еще раз извинился за бардак в доме.
Но Китти сияла от счастья:
— Как-то в Иране я жила три недели в палатке. А в Эфиопии дома вообще делают не поймешь из чего, из останков животных. Ты же не знаешь, какая я великая путешественница. Когда с кино было покончено, я со скуки начала таскать своего третьего мужа по всему свету. Пожить в твоей спальне не такое уж захватывающее приключение. Нас только одно интересует — меня и Люсию, — где твоя знаменитая кошка?
Алекс сел напротив и посмотрел на нее сквозь очки:
— Это какая-то фантасмагория, чудо из чудес, что ты здесь сидишь. Просто слов не нахожу. Что ты именно здесь. На этом самом месте.
Китти подтянула ноги к себе на кресло и покачала головой:
— Что за фантасмагория? Смотри на меня, как на свою бабушку, которая приехала к тебе погостить. И пожалуйста, не увиливай от ответа: где твоя иудейская кошка? Ты мне в такси все уши о ней прожужжал. — Она кивнула на Люсию, которая трепала у кофейного столика тряпичную мышку Грейс: — Вдруг извечные соперницы наконец поладят? Инь и ян найдут общий язык? И тогда…
В этот момент в коридоре зазвонил телефон, и Китти решительным жестом выпроводила Алекса из спальни.
Голос Адама в трубке звучал так, словно они не виделись целую вечность:
— Алекс! Вернулся! И вовремя. Сегодня встречаемся за ланчем. Джозеф заедет за тобой по пути из офиса.
— Что? Джозеф? Нет, Адамчик, никак не могу. Извини, но очень занят. Я совершенно… Слушай, давай я тебе перезвоню попозже?
В ухо Алексу ударили три резких щелчка — это Адам в раздражении постучал трубкой по столу.
— Алло? Мистер Вчерась-из-Америки? Нет, перезвонить попозже не получится. Встречаемся за ланчем. Обмен мнениями по животрепещущим проблемам. Я его устраиваю, и все наши там будут. Включая Грейс — заберешь ее, мы с ней по горло сыты друг другом. Все равно сейчас уже ничего не переиграть — Джозеф будет у тебя с минуты на минуту…
— Нет, Адамчик, послушай, правда не могу… все так не вовремя… мне надо… ладно, в любом случае, когда увидишь Эстер… — Алекса вдруг осенило, что он впервые после приземления о ней вспомнил.
— Она кемарит дома. Дай ей поспать. Приходи на ланч.
— Слушай, тут кое-что случилось. Мне надо с тобой поговорить…
— Ты и так говоришь.
— С глазу на глаз.
— Тогда приезжай на этот долбаный ланч!
И в трубке послышались унизительные для Алекса гудки.
Когда он появился на пороге спальни, Китти смущенно промолвила:
— Иди, конечно. Встреться с друзьями. Я так устала от смены часовых поясов, что вот-вот попрошу у тебя прощения и засну. Пожалуйста, иди, иди. Возьми Люсию — она сама не своя до прогулок. Ужасная непоседа.
Рассыпаясь в извинениях, Алекс взялся рукой за перила лестницы, а Китти начала подниматься по ступенькам. Люсия запрыгала было за ней, но Алекс подхватил ее поперек туловища, прижал к груди и одной рукой прикрыл пасть.
— И вот еще. Будь с ней построже, а то она тебя ни во что ставить не будет. Ее поводок висит на перилах.
Дверной звонок, с подсевшей батарейкой, сдавленно просвистел.
— Чей это песик? — спросил Джозеф. На нем был серый костюм, длинное черное пальто, в руке — черный портфель. Волосы зачесаны назад, гладко выбрит. Ни дать ни взять владелец похоронного бюро.
— Мой. — Алекс отвязал поводок. — Почувствовал, что самое время. Для песика.
Джозеф закрыл за ними дверь.
— Интересная мысль. Рад видеть вас обоих. Как его зовут?
— Эндельман.
— Миленько.
Джозеф прошел вперед и открыл входные ворота.
— Вперед, Эндельман! Пойдем с нами, ты такой хороший мальчик.
Они втроем перешли улицу.
— Сюрприз, — как ни в чем не бывало проговорил Джозеф и направился прямо к красавцу «эм-джи». Вставил ключ в замок.
Алекс взял на руки Люсию и прильнул к боковому стеклу, заглядывая внутрь.
— Джозеф, чья это машина?
— Твоя. — Джозеф открыл дверцу. Остановился и посмотрел поверх головы Алекса: — А что это за пожилая женщина у тебя в окне?
— Знаешь… — Алекс замялся, потом махнул рукой Китти, а она помахала Люсии. — Мать моей матери. То есть бабушка. А чья это машина?
— Твоя. Пойдем по второму кругу, или одного хватит?
— Из ремонта? — пробормотал Алекс и отступил от машины, когда Люсия прыгнула на землю и начала обнюхивать колеса.
— Нет, новая. У Адама дар предвидения. Старую он застраховал три недели назад, вместе со мной, у «Хеллера». Ничего не говорил тебе, чтобы ты немного помучился. И обошлась она ему относительно дешево, даже немного денег осталось. У него неплохой деловой нюх для набожного человека. Я сяду за руль, а ты — рядом, а то еще въедешь куда-нибудь с недосыпу. Если не возражаешь, верх опустим. И врубим рэп, хорошо?
Через несколько минут, когда они ехали по самой респектабельной улице Маунтджоя, Алекс проговорил:
— Все это сверху донизу безнравственно. Сама идея страховки. Вещи выходят из строя. Люди умирают. В общем, это язычество. Перед лицом неизбежного люди зачем-то исполняют мистический ритуал страховки.
— Ты не прав, — возразил Джозеф, поворачивая направо. — Потребность в компенсации всегда сопутствует утратам. Получить страховку — грех, но желание ее — испытание веры. Здесь незримо присутствует сам Господь. В этом желании.
— Все равно это лживо, — продолжал упорствовать Алекс.
— В ней есть своя красота, как в твоем здоровье или в женщине. Это не твоя полная собственность, а как бы ссуда, частичное возмещение за вечную нехватку денег.
— Где мы едем? — Алекс все больше выходил из себя, по мере того как звучали иудейские аргументы.
Певец-рэпер объяснял при посредстве стерео, как ему живется в этом мире. Чувствует себя связанным по рукам и ногам. Ну и ладненько.
Алекс надавил ногой на спину Люсии, заставляя ее сесть.
— Что еще за ланч? По какому поводу?
— В русском ресторане в Ист-Энде. Думаю, потому, что несколько дней не виделись. Потому что ты хотел поговорить с одним, а явилось трое. Потому что Адам учит русский язык. Потому что беда не приходит одна. И так далее.
— В следующий раз предупреждайте заранее. А не выдергивайте ни с того ни с сего из дому. Как поживает Бут? — резко спросил Алекс и отвернулся.
Джозеф покраснел и вполголоса промолвил:
— Никакого прогресса. Отправил ей несколько писем. Чем больше я пишу, тем сильнее падаю духом. Нахожусь в полном замешательстве. Может, тебе будет приятно это услышать.
— Ничего не приятно, — проворчал Алекс, и ему вдруг стало стыдно. — Правда, жаль. Она симпатичная, Бут. Да что у тебя никак не ладится с женщинами? Никак не сдвинешься с мертвой точки.
Ответа не последовало. Алекс повернулся на своем сиденье и принялся разглядывать прохожих, словно засасываемых назад — туда, где они только что были. Люсия зевнула.
— Никак не пойму, какая муха тогда и меня, и тебя укусила, — проворчал он наконец. — Ты… у тебя точно клины пошли.
Джозеф язвительно улыбнулся. Постучал пальцами по кожаному сиденью.
— Напридумывали всяких абстракций. Ясно как дважды два, — с сарказмом изрек он. — Видим друг в друге какие-то символы и боимся их. Поговорить же откровенно не получается.
— А я тебе о чем толкую? — рассердился Алекс. — Хотя не знаю, что ты имеешь в виду. Да и попроще мог бы изъясняться. Мы же понимали друг друга с полуслова. И ничто нас… Короче, всегда были друзьями.
— А я всегда был Собирателем Автографов, — холодно промолвил Джозеф, поправляя боковое зеркало. — И у этой собачки нет гениталий кобеля. А твоя бабушка умерла в тот день, когда немцы вошли в Париж.
Он совсем отвернулся от дороги и пристально посмотрел на Алекса.
— Похоже, ты осуждаешь меня, — произнес Алекс, старательно скрывая смущение, — за то, что я не принимаю все так близко к сердцу, как ты. Особенно в последнее время. Ты же вцепился в меня как клещ. Словно я под следствием. Словно отбываю наказание. Меня не покидает ощущение, что из-за меня ты все время немного не в себе. Оттого что у меня получается одно… что мне удается то, что я люблю, а если не совсем люблю… то почти не переживаю. Я знаю, как тебе нравится собирательство, то есть именно ты дал мне когда-то толчок, а сам сейчас киснешь в своей конторе. Но Джо, моей вины в этом нет. Ни капли моей вины, черт возьми.
Одно из произнесенных Алексом слов будто повисло в воздухе, продолжая звучать и когда он замолк. Джозеф убрал одну руку с руля и мягко положил ее на руку Алекса, самим этим прикосновением как бы открыв другу глаза на то, что ему и самому следовало понять. То есть на его ответственность, которой он никогда не хотел и которую не способен был на себя взять.
— Вовсе не возмущение, — проговорил Джозеф тихим, прерывающимся голосом. — А удивление. Ты же этого не видишь. У тебя есть власть над вещами. Я действую под влиянием обстоятельств. Перестаю осторожничать только тогда, когда меня заставляют вышедшие из-под контроля вещи. А ты живешь в этом мире, с этими вещами. Продаешь их, обмениваешь, заключаешь сделки, идентифицируешь, даешь им имена, навешиваешь ярлычки… — Алекс высвободил руку и протестующе ударил по приборной доске, изумленный, как большинство людей, идиллическим описанием приключившегося с ним несчастного случая под названием «жизнь». — Пишешь о них эту свою долбаную книгу. Я просто в шоке, правда. Ведь ты уверенно приводишь в порядок то, что, по-моему, в принципе не может быть упорядочено. И забавнее всего, что сам этого даже не осознаешь. Никогда не впадаешь в отчаяние и даже не ведаешь, что это такое. У тебя есть Эстер, и не одна она. У тебя есть еще кое-кто. Поживи-ка, — хохотнул Джозеф, — пятнадцать лет без всякой взаимности…
