девушка всегда доступна, всегда простит, вытерпит все и примет меня обратно. Я раздражался, видя, как она радуется нашим встречам, как нуждается во мне, как зависима от моего настроения, потому что ее гребаный розовый мир крутится вокруг меня. Меня буквально трясло от ее ласковых словечек, хотя я точно знал, что она была искренна во всем, что говорила мне. И я ненавидел ее за это – за честность, за наивность, за доброту!
– Почему?
– Потому, что это слабость. Потому, что я сам был таким когда-то и остался ни с чем. Люди не ценят преданность. Для них любовь – слово из словаря. Убогое, устаревшее. – Леха обхватывает руками голову и взъерошивает волосы. – Как только я понял, что она меня любит, мне стало очень-очень страшно. Поэтому я сбежал. – Он смотрит на меня глазами, полными боли. – И мне очень стыдно, Никит, я – настоящий кусок говна, и знаю это. Но я так испугался… так испугался…
– У тебя были к ней чувства?
– Да. И их я боялся тоже. Жутко. До усрачки боялся! – Дрыга проводит ладонями по лицу. – Ты не представляешь, как я боялся снова влюбиться и почувствовать себя беззащитным! Мне проще было сделать больно ей. Бросить ее до того, как она бросит меня, чем переживать это все снова. – Он поднимает взгляд в небо. – Я ненавижу себя. Ты бы только знал, как я себя ненавижу! И что хуже – мне еще жить с этим ничтожеством, в которое я превратился. Не представляю, как это сделать.
– Лех… – Я касаюсь рукой его плеча, и он вздрагивает.
– Я разговариваю с ней! – Орет Дрыга, и по его щекам бегут слезы. – Я разговариваю с мертвой девчонкой, это вообще нормально?!
Его всего трясет. Мне приходится придвинуться и обнять его.
– Все наладится. Все будет хорошо. – Причитаю я.
А он, как девочка, рыдает в моих объятиях. У него истерика. Здоровый, вполне взрослый парень, в чьем авторитете никому не приходится сомневаться, плачет у меня на плече так, словно погибнет, если не даст своим слезам выход.
– Ее не вернуть. – Шепчу я, хлопая его по плечу. – Нужно простить себя. Нужно простить.
– Никогда. – Выдыхает он.
– Никто из нас тебя не винит.
– Неправда…
– Правда. Те, кто винил, уже простили. Все понимают, что это большая трагедия, но нужно жить дальше. Лех, ты чего? Все наладится, мы все с тобой.
– Что мне теперь делать? – Тяжело вздыхает Дрыга.
– Для начала составь мне компанию в Берлоге. Сегодня. Сейчас. Знаешь, музыка всегда мне помогала. Давала ответы. Не обязательно сразу возвращаться в школу и общаться со всеми. Если ты не чувствуешь сил, просто побудь наедине с гитарой.
– А можно я останусь там ночевать?
– Да.
– Хорошо. И завтра?
– И завтра. – Киваю я.
– Спасибо.
Мы еще долго сидим на пляже, глядя на волны. А когда темнеет, тащимся пешком обратно в город. Я специально веду его по тропинке, с которой виден дом Алены. В окне ее спальни горит свет, возле дома – нет чужих машин, и мне становится легко от того, что она, возможно, сейчас одна. Делает уроки или смотрит сериал, который не досмотрели мы вместе.
– Неделю назад я посоветовал бы тебе забить на нее. – Перехватив направление моего взгляда, замечает Дрыга. – Предложил бы игнорировать ее, пока она не поймет, что скучает и нуждается в тебе.
– А сейчас? – Усмехаюсь я.
– А сейчас, дружище, я считаю, тебе нужен новый план. Ты должен дать ей понять, что уже никогда не отступишь.
19.3.
АЛЕНА
– И ты сказала, что не хочешь?
– Нет, я сказала, что у меня болит живот, и мне еще учить Маяковского.
– «Будет любовь или нет? Какая – большая или крошечная?» – Взмахнув рукой, цитирует «Облако в штанах» Тая.
– Именно. – Киваю я.
– Но ведь ты его уже сдала? – Качает она головой.
– Да, но Стас-то этого не знает.
Мы идем по широкой парковой аллее, заполненной туристами в разгар бархатного сезона, и пинаем ногами редкие листья, слетающие с деревьев. Мне кажется, я сейчас умру от нехватки кислорода под ее взглядом, но прелесть дружбы как раз в том и состоит, что друг не откажется от тебя даже, если не одобряет или не понимает природы твоих поступков и действий.
– Не смотри на меня так.
– Не буду. – Усмехается она.
Мы берем три клубничных милкшейка в уютной кофейне на шумном пятачке возле каруселей и спускаемся к пруду, в котором плавают утки. Садимся на траву, вытягиваем ноги. Я ставлю третий стакан между нами: так сохраняется ощущение, будто Ксюша тоже рядом. Возможно, когда-то мы сможем обходиться без подобных сентиментальных жестов, но сейчас, когда раны еще свежи, нам просто необходимо чувствовать ее присутствие и чтить ее память.
– Я поняла, почему мы уже который день наворачиваем круги по парку, площади и пляжу. – Задумчиво произносит Тая.
– Потому, что это последние теплые деньки. – Говорю я, щурясь от солнца. – Потом придут дожди и этот противный ветер, и для прогулок придется одеваться в куртки и кутаться в капюшоны.
– Не-а. – Хитро улыбается она и шумно пьет милкшейк через трубочку. – Просто тебя тянет в места, где вам было хорошо с Высоцким.
– Пха-ха. – Выдыхаю я.
– Разве не здесь он промочил ногу? – Подруга показывает на берег. – Не на этом пруду вы кормили уточек? А вон там, – она указывает в сторону, – тир, где вы стреляли, а там – фотобудка. Я видела ваши снимки из нее у тебя дома.
– Ох… – Вздыхаю я, внезапно осознав ее правоту. – А потом мы забрали Gibson из музыкального магазина…
Лицо Таи подергивается дымкой грусти, когда она смотрит на меня.
– Ты скучаешь по нему.
– Да. – Признаюсь я. – Но не уверена, что это не тоска по лучшим годам нашей дружбы.
– Думаешь, тебе не хватает общения с Никитой?
– Возможно.
– Так почему не позвонить ему? Не прийти в гости? Не замутить репетицию? Вы же уже неделю или больше не собирались с ребятами.
– Я боюсь дать ему ложную надежду.
– А, по-моему, ты саму себя боишься. – Хмыкает Тая. – И куда делась хулиганка Алена? Уж она-то не боялась показаться грубой или обидеть кого-то отказом!
– Не знаю. – Отвечаю я. – С каждым днем я запутываюсь еще только больше. Ищу Никиту глазами в толпе, гуляю по нашим местам, сплю в его футболке. Иногда мне кажется, что я думаю о нем чаще, чем о папе, от которого все еще нет вестей.
– Так в чем дело?
– Я хочу быть уверенной в нем. – Пожав плечами, говорю я. – Да. Наверное, так. Мне не нужно, как в любовных романах: чтобы он спел мне серенаду под окном, подарил миллион алых роз и стих собственного сочинения. Я как будто жду чего-то такого, чтобы понять: да, теперь он чувствует то же самое, он точно любит меня, ему нужна только я.
– Если бы ты писала любовные романы, это был бы полный провал. – Вдруг начинает хихикать Тая. – Никаких цветов и красивых слов, докажи свою любовь настоящим мужским поступком – подари мне медиатор для игры на гитаре! И усилитель! И кабель! И кусачки для струн!
– И каподастр. – Мечтательно произношу я.
– Боже, что за зверь такой? – Ржет подруга.
– Такая штука, которая меняет тональность инструмента, не меняя аппликатуру аккордов.
– С тобой даже шутить не получается. – Хрюкает она. – Все портишь своим музыкальным сленгом.
– Нет, правда, нужная вещь.
– То есть, мне стоит намекнуть Высоцкому, что этот, как его… скипидар? Что он подарит тебе уверенность в его чувствах?
– Вот дурочка! – Толкаю я ее в плечо.
– Ксюха, скажи, что она двинутая, да? – Обращается к третьему стакану Тая. – Даже ради алибастра не хочет дать Никите шанс!
– Каподастр. – Смеюсь я.
– А тебя, я гляжу, возбуждает это слово. – Многозначительно двигая бровями, усмехается она. – Каподастр! Каподастр-р-р-р!
И мы сгибаемся в приступе неконтролируемого смеха и хохочем до тех пор, пока в кармане ветровки Таи не начинает звонить телефон.
– Да. – Она отвечает на звонок. – Да, тетя Нина. Хорошо. Поняла. Ладно, ничего страшного.
– Твоя тетя? – Спрашиваю я, когда она заканчивает разговор. – Ну, что она сказала?
– Хм. – Задумчиво почесав подбородок, хмыкает подруга. – В общем, ничего конкретного. Вернуть деньги просто так не получится: нужно, чтобы отправитель написал заявление. А данные
